Шальная звезда Алёшки Розума - Анна Христолюбова

стала — всё одно затевать ремонт было уже поздно, завершиться к её прибытию он бы никак не успел, а вот стать жертвой разбойников тот, кто повезёт деньги, вполне мог. И она решила, что на месте разберётся, где можно поселиться и какой из домов ремонтировать в первую очередь.

Из Москвы выехали в начале января, едва отгремели новогодние фейрверки — за тридцать лет празднование Нового года постепенно вошло в обиход, и солдатам-преображенцам уже не приходилось сгонять народ на гуляния насилкой.

Царский поезд из сотен карет, что везли императрицу и её придворных, сопровождаемый гвардейцами, двинулся в путь. Следом на десятки вёрст растянулись подводы, на которых в новые дома перевозили мебель, посуду, сундуки с одеждой. Следом вели лошадей. Отдельным табуном, под богатыми тёплыми попонами, каждый с собственным вожатым, путешествовали кони из конюшни графа Бирона, все как один редкостной красы.

В наскоро срубленных путевых домах было тесно и холодно, гуляли сквозняки и дымили печи, а ночевать приходилось точно в казарме — по десять человек в одной комнате, так что к утру от духоты и влажности наливалась свинцовой тяжестью голова, дамы ныли и жаловались, а Елизавета вспоминала кишащие насекомыми крестьянские избы, и все походные неудобства тут же начинали казаться ей пустяковыми.

Петербург встретил сырым пронизывающим ветром, серым небом, покрытым рваными клочьями облаков, и грохотом пушек Петропавловской крепости. Это генерал-губернатор, Христофор Миних, салютовал долгожданному прибытию императрицы.

Из трёх имевшихся в распоряжении Елизаветы домов самым пригодным для жилья оказался небольшой дворец сестрицы Аннушки, расположенный на берегу Невы прямо напротив Петропавловской крепости. Когда-то, сразу после свадьбы, та жила здесь вместе с мужем, герцогом Голштинским, а потом, как и большинство петербургских домов, дворец несколько лет стоял заколоченным. Из-за того, что располагался в самом центре города, его не пожгли и не разграбили, в отличие от мызы в селе Сарском, доставшейся Елизавете от матери — там ещё прошлой зимой погуляла шайка ватажников.

Конечно, за годы, что Аннушкин дворец стоял в запустении, кое-где потрескалась и осыпалась штукатурка, истрепалась и выцвела обивка стен, а крысы прогрызли в углах дыры, но печи исправно топились, двери закрывались, а в окнах уцелели стёкла, так что жить здесь было всяко теплее и уютнее, чем в летнем доме, что возле Смольного двора.

Когда же неделю спустя прибыли подводы со скарбом, комнаты окончательно приняли жилой вид, и Елизавета решила, что до весны пробудет здесь.

* * *

Тело прибило под мостки, где посадские бабы полоскали бельё. Брюхатая Лушка-мельничиха, стоя коленями на деревянном настиле, бултыхала в ледяной воде свою нижнюю юбку, когда та зацепилась за что-то под мостками. И, потянув сильнее, Лушка увидела медленно выплывшие из-под настила скрюченные пальцы покачивающейся на воде руки. Упустив исподнее, баба с дикими воплями умчалась в посад и к вечеру родила на месяц раньше положенного срока, а на её крики на берег сбежались мужики и вытащили утопленника.

Видно, покойник пролежал в воде не один день, тело распухло и почернело, однако узнать мертвеца удалось без труда — то был староста цесаревниной вотчины, Трифон Макарыч Сомов.

* * *

От боли в вывернутых плечах перехватывало дух. Он хватал воздух ртом, и никак не мог вдохнуть. Перед глазами метались тёмные мушки, и звенело в ушах.

— Спусти его, Фёдор!

Что-то звякнуло, заскрипело, и Алексей упал на колени, почти ткнувшись лицом в грязный земляной пол. В голове было пусто, гулко, он застонал, стиснув зубы.

— Ну что, Алексей Яковлевич? Припомнили, писала ли вам письма Её Высочество цесаревна Елисавет Петровна? И о чём в тех письмах речь шла?

Он продолжал хватать ртом воздух.

— Фёдор!

От резкой, нестерпимой боли взвыл в голос — это палач рывком поднял его с колен за связанные сзади вывернутые дыбой руки.

— Не запирайтесь, Алексей Яковлевич! Право слово, не стоит. — Звуки доносились точно сквозь вату. — Это ведь даже не пытка, а так — приготовление к пытке. Наш Фёдор такой искусник, что у него никто не смолчит. Так о чём писала вам цесаревна в тайной переписке? Ну? Отвечайте же!

Губы были сухими и солёными, и ему не удалось исторгнуть из них ни звука — только горловое сипение. Перед лицом возникла рука с ковшом, и он начал жадно, захлёбываясь, глотать ледяную воду, от которой заломило зубы и виски, она проливалась, текла по голой груди и животу.

— Я… не… имел… переписки… с Её… Высочеством… — прохрипел он, едва слышно.

Следователь — зрение, наконец, выхватило склонённую над бумагами фигуру — сокрушённо завздыхал и покачал головой.

— К чему упрямство, Алексей Яковлевич? Нам ведь доподлинно известно, что цесаревна писала вам, а вы ей. Что она предлагала вам бежать за границу и вы с тем согласились. Что вы готовились к побегу, и он был назначен на ближайшее время.

— Я не знаю… о чём вы… говорите… — Наконец-то дыхание вернулось, и он задышал так глубоко и длинно, что потемнело в глазах. — Всё это… какая-то… ужасная нелепица…

— Ах, Алексей Яковлевич, ну чего ради терпеть адовы муки ради дамы, которая про вас уж и думать забыла и напропалую развлекается с новым амантом? Знаете, кто нынче у ней в любезниках? Простой мужик! Красавец, конечно, и по амурной части, верно, зело искусен. А вас она и знать не хочет. И ради такой вертопрашки вы готовы умереть под пыткой?

Голос следователя сочился сочувствием, как кора дерева анчар ядовитым соком.

— Ну, Алексей Яковлевич? Подумайте сами, чего ради героичество являть? Вы ж не на поле брани. Орденом не пожалуют. Так что? Были письма-то?

— Не было…

Он закрыл глаза, слушая стук крови в ушах.

— Алексей Яковлевич, я с вами не шутейно говорю. Вон туда гляньте…

Взгляд невольно обратился в сторону, куда указывал человек, сидевший за столом. В углу стояла жаровня, где, точно адские головёшки, светились угли, на которых лежали какие-то зловещие железки.

— Фёдор!

Огромный детина в кожаном фартуке на голой груди и кожаных рукавицах вытащил из жаровни здоровенные светящиеся от жара клещи и подощёл к нему. Алексей судорожно сглотнул, как зачарованный глядя на ровное оранжевое свечение, исходящее от жуткого инструмента.

— Знаете, что это такое? Клещи. Ими вырывают рёбра. Это очень больно, Алексей Яковлевич. На моей памяти сию процедуру ни один вытерпеть не смог. Ну и к чему себя калечить, коли потом всё одно всё скажете? Ну же! Как вы намеревались выехать из России? Куда? Кто вам помогал? Рассказывайте! Ну!

— Я не понимаю… о чём вы говорите… сударь…

— Ну