Шальная звезда Алёшки Розума - Анна Христолюбова

забедокурил». При свете дня место вчерашней переправы нашли довольно быстро. Розум слез с коня, привязал лошадь к коряге, вмёрзшей в ил, и пошёл вдоль кромки берега, рассматривая лёд. В нескольких местах вышел на речную гладь, потоптался, постучал рукоятью кнута, торчавшего за поясом, затем даже попрыгал. И вернулся к Елизавете, которая с интересом наблюдала за ним.

— Идёмте, Ваше Высочество. — Он протянул руку, помогая ей спешиться, а когда она очутилась на земле, отвёл в сторонку Журавлика и привязал к дереву. — Я пойду первым, вы за мной. Саженей через двадцать, ближе не подходите. Двигаться старайтесь по моим следам, шаги делайте меленькие, ноги от тропы не отрывайте и не останавливайтесь. Если вдруг услышите, что лёд под вами трещит, тут же ложитесь и откатывайтесь в сторону. Если я провалюсь, тоже ложитесь, откатывайтесь от полыньи подальше и ползком на тот берег, что ближе окажется.

Елизавета невольно вздрогнула.

— Всё так опасно? Но мы же вчера уже переходили по этому льду.

Он пожал плечами.

— Всякое случается. Лучше заранее приготовиться к неприятностям, чем после голову потерять и потонуть. Ну, с Богом!

Он отвязал Люцифера и шагнул на лёд. Конь, казалось, тоже чувствовал опасность предприятия, ступал аккуратно, не баловал. Розум не тянул его — позволял самостоятельно выбирать дорогу. Елизавета напряжённо смотрела им вслед, вцепившись пальцами в ладанку на груди, и, когда начало темнеть в глазах, вдруг поняла, что не дышит. Втянув в себя острый морозный воздух, она быстро перекрестила удаляющиеся фигуры.

Когда Розум с жеребцом оказались примерно на середине реки, медленно побрела вслед.

Всё обошлось счастливо — они выбрались на правый берег, затем её спутник сходил назад и вернулся вместе с Журавлём.

— Теперь держитесь, Ваше Высочество! — Он легко, точно пёрышко, подхватил её на руки и усадил в седло. — Сегодня будет нелегко: нам нужно уехать как можно дальше.

И они поехали. Сперва пришлось двигаться берегом и через лес. Розум обошёл стороной вчерашнюю рыбацкую избушку и село, в котором ночевали, и, прежде чем они выбрались на торный тракт, пришлось долго брести то рощей, то пригорками, то лощинами. Кое-где казак спешивался и вёл коней в поводу. Давешний снегопад присыпал землю и местами намело изрядно, так что приходилось брести чуть не по колено в снегу.

На дорогу вышли уже на закате. Ехать по ней было не в пример легче, однако кони уже спотыкались от усталости, а сама Елизавета едва держалась в седле. Маленькая деревенька — всего-то дворов в пять — выступила из темноты поздним вечером.

Подъехав к крайней избе, Розум забарабанил в ворота, из-за которых тут же зазвенела цепь и зло забрехала собака.

— Хозяин! Пусти переночевать!

Было поздно, и крестьяне уже спали. Поэтому вместо ужина и Елизавета, и Розум получили лишь по краюхе серого хлеба и кружке простокваши. В избе им обоим места не нашлось, и Розум, устроив её, сам ушёл в сенной сарай. Устала она так, что, казалось, в голове ни единой мысли не осталось, а всё тело состоит из ноющей, пульсирующей боли разной силы. И даже есть не хотелось, только упасть куда-нибудь: на лавку, охапку соломы или даже на пол, и заснуть. Однако раньше, чем ей это удалось, она увидела огромного чёрного таракана, что полз по рукаву её кафтана, и оказалось, что не так уж и сильно она изнемогла. Едва сдержав рвущийся на волю визг, Елизавета вскочила и, как была полуодетая, выбежала на двор и бросилась искать сенной сарай. Лучше уж на холоде, чем в кишащей насекомыми избёнке.

Розум спал, завернувшись в свой бешмет и накрывшись Люциферовой попоной — видно, коня удалось разместить в крытом хлеву, и Елизавета пристроилась рядом, привалившись к широкой тёплой спине. Сон сморил её мгновенно.

Странно, но проснулась она первой. Было хорошо и покойно, и не хотелось открывать глаза, но она всё же открыла — ей уютно лежалось в кольце его рук, голова примостилась на плече, нога касалась бедра. Розум спал, но во сне обнимал её, прижимая к себе. От него пахло лошадиным потом, дымом и немного запахом мужского тела. Елизавета рассматривала его лицо, не мельком, не исподтишка, а внимательно и сосредоточенно. Кажется, она в первый раз глядела на него так близко — брови изящные, точно горностаевые хвостики на мантии сестрицы Аннет, тонкий прямой нос, красиво прорисованные губы, длинные ресницы… а она и не замечала, что у него есть этакое богатство — любой барышни мечта заветная. Солнечный луч, пробравшийся через крошечное оконце, ползал по щеке, заросшей густой тёмной щетиной, и Елизавете захотелось коснуться её ладонью.

Он распахнул глаза, и она отдёрнула руку, чувствуя, что краснеет. Он не сделал ни единого движения, так и лежал, молча глядя ей в лицо, только чувствовалось, как затвердела от напряжения рука, покоившаяся на Елизаветином плече. Взгляд согревал, точно банное тепло, сперва мягко и ласково, затем щедро и настойчиво, затем обжигая. Казалось, от этого взгляда всю её окутало облако жаркого пара, она чувствовала, что растворяется в нём, плавится, будто свеча.

И Елизавета дрогнула. Отвела глаза и села.

— Здесь нет тараканов, — пояснила она смущённо.

Она давно разучилась конфузиться. Она знала в совершенстве все галантные игры с их томными взорами, тайными жестами вееров и языком мушек, где изощрённое кокетство возводилось до положения истинного искусства. Она умела сводить кавалеров с ума, кружить им головы и играть, точно кошка с мышью. Она была опытной и искушённой в амурных забавах. Она умела всё. Но сейчас она чувствовала себя юной пятнадцатилетней барышней, мечтающей о первом поцелуе и смертельно боящейся его.

— Нет, — подтвердил он. — Вам нечего опасаться.

И Елизавете вдруг показалось, что говорит он вовсе не о тараканах.

* * *

Они ехали целыми днями. Первое время Алёшка старался держаться в стороне от смоленского тракта. На каждой стоянке подолгу и очень подробно выспрашивал мужиков, как добраться до следующей деревни маленькими просёлками и даже тропами — пока снега выпало немного, это ещё было возможно.

На ночлег старался выбирать деревеньки поменьше и в стороне от дороги на Москву, опасаясь, что его спутницу уже вовсю ищут и люди Ушакова, и француз с поляком. Мужики здесь жили совсем скудно и накормить путников чем-то кроме печёной репы, луковой похлёбки да грубого ржаного хлеба чаще всего попросту не могли. Не удавалось купить и овса для лошадей, приходилось обходиться одним только сеном. Кони исхудали, и даже Люцифер потерял былой задор, присмирел и понурился. Теперь на него можно было