Шальная звезда Алёшки Розума - Анна Христолюбова

— Так не пойдёт, — сказал он серьёзно. — У нас завтра трудный день, а у вас сил не будет. Поесть надо, Ваше Высочество. Обязательно надо.

Она не стала спорить, молча взяла ложку и принялась черпать из горшка.

После ужина Алёшка сходил проведать лошадей, принёс ещё хвороста — он прогорал быстро — и вернулся в избу. Там уже стало жарко — печь для маленького помещения была даже слишком большой и потому прогревалось оно быстро даже небольшим количеством топлива. Елизавета так и сидела, опустив голову на опертые на стол в локтях руки.

Алёшка залез на печь, обнаружил тюфяк, набитый соломой, и вытащил наружу — вытряхнул. Затем вернул его на место и с сомнением покачал головой — ложе получилось под стать схимнику, истязающему плоть.

— Ложитесь спать, Ваше Высочество.

И снова она не стала спорить, покорно переместилась на печь и легла, завернувшись в свою епанчу. Алёшка погасил лучину, придвинул лавку к боку печи, чтобы было теплее, и тоже лёг, укрывшись бешметом и подложив под голову шапку.

В избушке воцарилась тишина, только слышалось, как потрескивает в печке хворост да переступают за стеной привязанные под навесом лошади. Негромкий звук, прервавший ночную тишину, заставил Алёшкино сердце сжаться — Елизавета чуть слышно плакала на своей лежанке.

— Не терзайтесь так, Ваше Высочество, — проговорил он, не выдержав. — Может статься, его не арестовали, а лишь перевели в дальний гарнизон.

— Кто на нас донёс? — спросила она из темноты.

Алёшка затосковал. Ему жаль было Анну, и не хотелось подводить её под Елизаветин гнев, но он понимал, что от вопроса отвертеться не удастся.

— Оставьте, Ваше Высочество, этот человек вам больше не опасен…

— Говори немедленно! — закричала она яростно. — Ну?! Кто предал меня Ушакову?!

Алёшка грустно вздохнул.

— Анна. Анна Маслова.

— За что? — Елизавета над его головой всхлипнула. — Что я ей сделала?

— У вас доброе сердце, Ваше Высочество, — мягко проговорил Алёшка, хотя понимал, что, скорее всего, вопрос задан не ему и, возможно, она даже не услышит его ответа. — Но вы очень гневливы. Вы можете накричать, наговорить жестоких слов не по злобе душевной, а по горячности, и забудете о том через пять минут, а у человека, на которого осерчали, останется обида. Порой глубокая и сильная. Помните, как вы сказали Анне, что попросите императрицу поторопить её свадьбу? Она очень сильно тосковала по коханому. Когда их разлучили, топиться хотела, и ваши слова для неё были хуже любого оскорбления, хуже побоев. Она не смогла вам их простить…

Однако Елизавета его услышала.

— Но я не собиралась ни о чём просить Её Величество… Это были просто слова.

— Анна о том не знала. Она защищала себя, свою жизнь и человека, которого любит.

— Выходит, за пустое слово, сказанное в сердцах, она разлучила меня с моим Алёшей по-настоящему? Не я её, а она меня?

Слова «моим Алёшей» отозвались ноющей болью в груди.

— Слово, Ваше Высочество, великую силу имеет. Помните Библию? «Вначале было слово…» Словом можно сделать человека счастливым, можно боль утишить, примирить враждующих, а можно ударить не хуже плети и даже убить.

Больше она ничего не сказала. Некоторое время Алёшка слышал её судорожные тяжёлые вздохи, а потом усталость взяла своё, дыхание сделалось ровным — Елизавета уснула. Он долго лежал, глядя в густую чернильную темноту, слушая её дыхание, изнывая от сочувствия и острого мучительного чувства ревности к незримому, но счастливому сопернику. А потом заснул и он.

Проснулся, когда внутренности избы наполнились серым предрассветным сумраком. Хворост давно прогорел, и печь остыла. Елизавета лежала, съёжившись под своей епанчей, измученная и замёрзшая, и Алёшка укрыл её собственным бешметом.

Она завозилась под ним и приоткрыла сонные глаза.

— Как хорошо! Тепло. Залезай сюда, вдвоём теплее, — пробормотала она и вновь смежила ресницы.

Алёшка замер, чувствуя, как с надеждой дрогнуло сердце. Постоял не дыша, глубоко вздохнул, прогоняя наваждение, и осторожно погладил её по волосам. Ничего. Сегодня он справится. Больше не совершит ошибку, за которую расплачиваться придётся ей.

* * *

Когда она проснулась, уже рассвело. В избушке было тепло, в печи потрескивали дрова, и пахло кашей. Елизавета осмотрелась — Розума в помещении не оказалось. Немного повозившись на своей лежанке, она, вздохнув, села — долго залёживаться было некогда. С печи что-то упало, и она заметила стёганный бешмет Розума. Надо же… Значит, он укрыл её ночью. А сам как же? Холодно ведь. Да и сейчас, он, что же, на двор раздетый отправился?

Спрыгнув с печи, Елизавета завернулась в свою епанчу, подобрала бешмет и вышла из избы. На дворе уже совсем развиделось, было пасмурно и тихо. За стеной слышалось шевеление, и кто-то разговаривал. Внезапно перепугавшись, она осторожно заглянула за угол. Там под крытым навесом Розум, одетый в один полукафтан из тонкого сукна, чистил Люцифера и беседовал с ним. Вороной повернул к нему голову и слушал, насторожённо наставив уши.

— Я бы всего себя отдал, лишь бы она не плакала… Не мучилась, не думала о нём беспрестанно… Все печали бы её себе забрал, да только как? Я её даже утешить не могу: ни обнять, ни согреть, ни приголубить… да и не нужно ей моё сочувствие. Она меня не замечает даже, я для неё, словно ты, братаня, — скот безмысленный.

Конь всхрапнул и, вывернув шею, цапнул казака зубами за плечо, и тот, рассмеявшись, потрепал его по холке.

— Ну прости, прости! Не безмысленный ты. Ума палата — только сказать не умеешь…

Елизавета отступила назад, скользнула обратно в приоткрытую дверь избушки и в крошечных тёмных сенях остановилась, прижавшись спиной к стене. Сердце колотилось часто и неровно. Она погладила ладонью старенький бешмет, который держала в руках. Скот безмысленный? Неужели он так думает?

Дверь распахнулась, и Елизавета зажмурилась, настолько ярким показался хлынувший из проёма свет.

— Ваше Высочество? Встали уже? Доброго утра!

Он замер на пороге, не приближаясь, и почему-то это задело её.

— Вы говорили, что поедем на рассвете. Так отчего мы всё ещё здесь? — спросила она холодно.

— Простите, Ваше Высочество. Вы так крепко спали, жаль было будить. Я решил, что всё сперва приготовлю к дороге, а после уж вас подниму.

Елизавета шагнула к нему и сунула в руки бешмет.

— Вы совершенно напрасно бегаете по морозу раздетым. Коли захвораете, что я с вами делать стану? — сухо бросила она и, повернувшись, вошла в избу.

Выехали после завтрака. Розум усадил её на Журавля, себе забрал Люцифера, виновато пояснив, что её вороной знает плохо и «как бы не