Царский угодник. Распутин - Валерий Поволяев

   — Если бы вы знали, как мне тяжело не принимать деятельного участия в помощи моей любимой армии, — говорил неоднократно государь. Свидетельствую, так как я переживала с ним все дни до его отъезда в ставку, что императрица Александра Фёдоровна ничуть не толкала его на этот шаг, как пишет в своей книге М. Жиллиард[43], и что будто из-за сплетен, которые я распространяла о мнимой измене великого князя Николая Николаевича, государь решился взять командование в свои руки. Государь и раньше бы взял командование, если бы не опасение обидеть великого князя Николая Николаевича, как о том он говорил в моём присутствии».

Но давление на Николая было. И очень сильное. Просто Вырубова в своём дневнике открещивается от того, что было сделано. Великого князя Николая Николаевича не любили все: Симанович, Вырубова, государыня, Распутин, Рубинштейн, Манус, да и, думаю, и сам государь.

Когда Распутин приехал в Царское Село, государь уже ждал его, все заседания и встречи были отменены либо перенесены. Николай даже отказал премьер-министру, который просился на срочный доклад:

   — Имею я право на личную жизнь или нет? Человек я или нет? Человек всё-таки, и слабости у меня есть, и горести... И как всякий человек я имею право на всё человеческое — проводить время в своей семье, встречаться с друзьями, пить вино... Так что на ближайший вечер я вырублен из государственной жизни. Не обессудьте, сударь!

Большой зал, служивший царю приёмной, быстро опустел. Николай приказал готовить обед.

Встретил он «старца» у себя в кабинете, быстро шагнул к нему, обнялся. Распутин приложился к лицу Николая одной щекой, потом второй, затем «третьей» — сделал это трижды, что позволял только по отношению к очень близким людям.

Он понимал, что судьбы их — венценосного человека, помазанника Божьего и простого тобольского смерда, таинственным образом переплетены и одна судьба зависит от другой. И царь это понимал. Иначе откуда бы взяться этим странным дружеским отношениям? Да ещё с объятьями?

Царя Распутин считал слабым и очень мягким человеком, которому доступно всё мирское, понятное любому простому человеку: радость и слёзы, головная боль с похмелья и странное щемление в сердце, когда впереди маячит неудача, желание спеть песню в минуту отдыха и познать смысл жизни... В этом Распутин и царь были едины, Распутин страдал тем же, чем страдал и государь, тем же маялся, тому же радовался.

   — Пойдём в столовую, отец Григорий, — предложил царь, — там накрыт обед.

   — А мы можем, папа, посидеть тут, в твоём кабинете. А? Поговорить кое о чём надо. Я не хочу при всех. Только с глазу на глаз.

   — За обедом будут только свои: Альхен, дочери и наследник.

   — А лакеи?

   — Хорошо, — согласился с Распутиным Николай, — тогда я попрошу, чтобы нам сюда принесли вина. Ты конечно же будешь своё любимое... — Царь неожиданно засмеялся — из головы выпало название вина, которое любил Распутин.

   — Я буду только мадеру.

   — Знаю, знаю... Я с тобой тоже выпью мадеры. Прекрасное вино!

Царь отдал распоряжение, пригласил Распутина к окну, к маленькому, искусно сработанному из красного дерева столику, около которого стояли два глубоких, обтянутых кожей кресла, показал рукой на одно из кресел.

Распутин с некоторой опаской опустился на глубокое кожаное сиденье, приподнялся на нём, проверяя, ткнулся подбородком в острые коленки.

   — Наверное, тут только министры и сидят?

   — И министры — тоже. — Царь, глянув на Распутина, неожиданно рассмеялся, лицо его разгладилось, сделалось довольным.

   — Чего смеёшься? — Распутин был с царём то на «ты», то на «вы» — всё зависело от обстоятельства, царь с Распутиным также был то на «ты», то на «вы». Но когда они оставались наедине, существовала лишь одна форма обращения друг к другу — «ты».

   — Радуюсь, — просто ответил царь. — Увидел тебя — и обрадовался. Не министр с какой-нибудь очередной гадостью пришёл, не генерал из Ставки с сообщением о поражении, а ты, отец Григорий.

   — Это хорошо, — сказал Распутин.

Молчаливый лакей в голубой, расшитой золотыми ветками ливрее принёс поднос с двумя небольшими хрустальными фужерами и раскупоренной бутылкой мадеры из царского погреба, поставил поднос на столик. Выпрямился в солдатской стойке, ожидая приказаний.

   — Подождите, не уходите, — сказал лакею царь. — Отец Григорий, есть предложение... Перед тем как выпить мадеры, хотите попробовать коньяку по рецепту моего батюшки? — неожиданно предложил царь.

— Как это, по рецепту батюшки? Я что-то не понял... Объясни, — попросил Распутин.

   — Объяснять долго. И главное — не объяснишь, слов не хватит. Это надо увидеть, это надо попробовать самому. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, как говорят китайцы. Так и тут: лучше один раз испытать на себе, чем сто раз я буду тебе рассказывать.

   — Давай попробуем, — согласно наклонил голову Распутин.

   — Принесите коньяк, лимон порезанный, сахарную пудру, — очень вежливо, на «вы», обратился царь к молчаливому лакею в ливрее, проводил его взглядом. — Ну, что за божественное послание у тебя, отец Григорий?

Распутин выпрямился в кресле, вздохнул, взял небольшой хрустальный фужер в руку, посетовал с досадой:

   — Йй-эх, не ту посуду этот малый принёс!

   — Сейчас принесёт другую. Вместе с коньяком. Маленькие стопочки с широким дном, чтобы коньяк было удобно держать в руке, подогревать своим теплом...

   — А мадеру мы что, пить не будем?

   — Почему же? Будем.

   — Значит, всё равно нужна подходящая посуда.

   — И какая же посуда тебе нужна?

   — Уважаю обыкновенный стакан. Гранёный. Папа, попроси у него два стакана, один для тебя, другой для меня, — Распутин повёл бородой в сторону двери, за которой скрылся человек в ливрее. — И извиняй меня! Я, ведь знаешь, везде, всюду, во всех местах стараюсь пить только из стакана. Требую эту посуду...

   — Знаю. Принесут тебе стакан, успокойся!

   — А как любимец мой, ангел мой... как он себя чувствует?

   — Ждёт тебя. Я уже сказал ему, что ты приедешь. Обрадовался!

   — Ах он мой славный! — не удержавшись, воскликнул Распутин, поставил хрустальный фужер на поднос. — Радость моя! Я за него каждый день молюсь.

   — Это чувствуется, отец Григорий. Алексей и спит уже лучше, и головных болей нет. Со мною на фронте, в Ставке был...

   — Не трусил?

   — Нет, не трусил. Да и как можно трусить представителю фамилии Романовых?

Вошёл молчаливый лакей, держа на крохотном резном подносике коньяк, налитый в небольшой золочёный графин, стопки с широким распахом, лимон, тонко нарезанный дольками, совершенно прозрачными от того, что были такими тонкими, сахарную пудру, горкой насыпанную в фарфоровом блюдце.