Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов

– Тебя не укачивает от этих поворотов? – спросил Андрей.

– Нет.

– А меня малость мутит. Как женщин. Они всегда блюют на горных дорогах. Знаешь почему? У них мозгов ведь меньше, чем у нас, они там в черепушке болтаются – поэтому бабы блюют, а мы нет. У нас мозги не болтаются, так ведь?

– Наверное, так, – согласился я…

Андрей нагнулся и сорвал ромашку, которая росла на обочине бетонного шоссе. Он замедлил шаг и стал отрывать лепестки на «любит – не любит».

Я сказал:

– У нас так гадают на девушек.

– У нас тоже.

– Так, наверное, всюду гадают.

– Вряд ли. Говорят, в Африке нет ромашек.

– Врут.

– Ты думаешь, ромашки есть всюду?

– Думаю – всюду, – ответил я и засмеялся.

– А кюре тоже имеются всюду?

– Нет. У нас, кажется, нет кюре.

– А у нас есть ксензды. Знаешь, каждый, кто не может работать головой или руками, работает языком. Они все на один манер. Утешители.

– Ведь тебя кюре не утешал?

– Утешал. Только ты не слышал, это было до тебя…

– Я не знал… Меня он не утешал – это точно…

Андрей бросил общипанную ромашку себе под ноги и сказал:

– Кстати, получается, что не любит.

Я удивленно посмотрел на него. Он кивнул на ромашки, которые росли вдоль по обочине бетонного шоссе.

– Значит, любит, – сказал я.

– Почему?

– А все гаданья выходят наоборот. У нас на шахте «Мария»…

– Где? – перебил меня Андрей.

– На шахте «Мария», я же говорил тебе.

– Забыл…

– Так вот, там со мной в забое работал один старик. Он тоже поляк, между прочим.

– У нас тоже был один парень с шахты «Мария», – снова перебил меня Андрей, – его потом сожгли, потому что он заболел ангиной.

– Ну так вот, – снова начал я, – этот поляк всем гадал по руке и всем предсказывал счастье. За это мы его ненавидели.

– Вот видишь, – сказал Андрей.

Я сначала не понял, о чем он говорил, а потом догадался, что он думал о кюре.

…Около перекрестка нас нагнали Юзеф и кюре. Дальше мы шли молча…

Мы прошли совсем немного и услыхали шум мотора. Андрей сразу же вытащил из кармана гранату. Кюре побледнел еще больше, вытер со лба пот рукавом сутаны и снял с плеча свой охотничий браунинг.

– Это могут быть наши, – сказал кюре, – тут ездят такси со станции.

– Ваших мы не тронем, – обернулся к нему Андрей, – уж будьте спокойны.

Мы все, словно по команде, остановились. Кюре и я – с одной стороны дороги, а Юзеф с Андреем – чуть впереди, на противоположной стороне. Лужицы на бетонных плитах совсем подсохли, и теперь под солнцем дорога не блестела, хотя солнце было по-прежнему ярким. Из-за поворота вылезла тупорылая морда машины.

– Немцы, – разлепив губы, прошептал кюре.

Андрей услыхал его и неторопливо пошел навстречу машине. Он шел, склонив голову, глядя себе под ноги, машина затормозила. Сквозь стекло я увидел трех офицеров. Сначала я видел, как шофер смеялся и что-то говорил тому офицеру, который сидел рядом с ним. Потом он перестал смеяться и резко взял на тормоза. Открыл дверцу и крикнул на плохом французском, обращаясь к кюре:

– Э! Месье! Вы не укажете, как выехать на поворот к этой Бон, Сон – я не знаю, как сказать верно по-вашему… – Шофер снова засмеялся.

Андрей поднял голову и посмотрел на фашистского шофера. Потом он вынул правую руку из-за спины и начал неторопливо срывать кольцо с гранаты. Немец, увидев в руках у Андрея гранату, быстро захлопнул дверцу и дал газ. Но он забыл, что машина стояла на тормозе. Андрей швырнул гранату под колеса. Шофер стал рвать обеими руками тормоз, но со стороны казалось, что он лихорадочно быстро застегивает ширинку. А потом вдруг полетели осколки стекол, и уже после этого дернул тугой взрыв. Машина ткнулась носом в бетон, а колеса развалились в разные стороны.

Распахнулась задняя дверца, и кто-то, выскочив из машины, бросился к лесу. Я вскинул пистолет и выстрелил. Человек бежал. Я выстрелил еще два раза, но снова промахнулся. Тогда кюре поднял ружье и стал целиться. Он целился, а я все стрелял, и все впустую… Мотор по-прежнему горел, и поэтому особенно остро пахло хвоей и бензином. А кюре все еще целился, хотя человек, выскочивший из машины, был рядом с лесом. Мы выстрелили с кюре одновременно. Он выстрелил в первый раз, я – в последний. Человек, бежавший к лесу, споткнулся, быстро обернулся, оскалился и, схватившись за низ живота, упал.

Тогда Юзеф подбежал к машине. Он стоял, так же как и Андрей, все то время, пока мы стреляли в человека, бежавшего к лесу. А когда мы убили его, Юзеф бросился к машине и рванул на себя дверцу. Но дверца не отворилась, потому что ее перекорежило взрывом. Тогда он обогнул машину и заглянул в ту дверь, которая осталась открытой, после того как убежал человек, которого мы убили. Юзеф заглянул в машину и крикнул:

– Эй! Здесь два автомата!

Андрей, молча стоявший на том самом месте, с которого бросил гранату, вдруг начал смеяться. Он сначала смеялся, а потом стал кричать:

– Ага! А-ага! А-а-ага!

Юзеф подошел к нему, держа в руках два автомата. Андрей схватил автомат и начал прыгать, прижимая его к груди.

– Ты измажешься, – сказал Юзеф, – они в масле.

Андрей прыгал, не слушая его. Потом он остановился, швырнул автомат в траву, повернулся к нам и крикнул:

– Кюре! Как мы их, а? Снимай свою сутану, старина! Ты ведь охотник, а не кюре! Давай мы тебя разденем, а?

И он подбежал к старику и обнял его. А потом поцеловал в мокрый лоб. Кюре посмотрел на Андрея, на Юзефа, который лазил в разбитой машине, а потом на меня. Он тихо сказал:

– Браво, господин большевик! Мы все-таки показали этим мерзавцам! Мы им здорово показали! – И он повторил: – Браво, господин большевик.

А потом он отошел в сторону и, опустившись на колени, стал молиться. Я боялся, что Андрей засмеется, но он не стал смеяться, он поднял с травы автомат и принялся протирать его рукавом своего пиджака…

Андрей резал мясо большим немецким тесаком. Он нашел его в машине, под сиденьем. Мы сняли с машины все, что можно было снять, и ушли в лес, на старую мельницу.

– Почисть сковородку, – попросил меня Андрей, – когда вернется наш поп, я угощу вас всех вкусным рагу. Пойди и поскобли ее как следует.

– Скоблить не стоит, – сказал я, – лучше протру ее мокрыми листьями.

Я вышел на крыльцо полуразрушенной мельницы. Где-то