Рождение новой России - Владимир Мавродин

Значит ли это, что Екатерина думала о каких-то серьезных изменениях в положении крестьян? Конечно, нет. Но она, во-первых, тем самым платила дань своему «просвещенному веку», снискивая себе популярность среди передовых умов России и Западной Европы, и, во-вторых, добивалась путем неизбежного распространения слухов о ее словах, намерениях, стремлениях среди народных масс славы о себе как государыне, заботящейся о народе. Но многие принимали всерьез звонкие слова «Тартюфа в юбке», «философа на троне», считали их «аксиомами, разрушающими стены», и, будучи допущенными к обсуждению, «вымарывали» отдельные места в «Наказе».

Между тем следует признать, что, несмотря на кажущиеся разногласия, хор окружавших Екатерину вельмож звучал довольно монотонно. Явно реакционно настроенные приверженцы незыблемости крепостной системы А. П. Сумароков и Е. Р. Дашкова также выступали против тиранов-помещиков, «доморазорителей», которых Дашкова называла просто сумасшедшими, так как они не понимают, что источником их богатства являются крестьяне. Но такие взгляды нисколько не помешали ей в разговоре с Дидро указать на всю пагубность освобождения крестьян, поскольку, по ее мнению, освободить крестьян можно только в том случае, если они будут просвещенными, а просвещенный крестьянин, как думала предшественница Андрея Болконского из «Войны и мира», осознает весь ужас своего положения, который просто недоступен умственному взору забитого, ограниченного, темного, неграмотного крестьянина.

Таким же решительным противником освобождения крестьян выступает и А. П. Сумароков, в одном из писем рисовавший идиллическую картину мирной жизни господ в своих вотчинах и их безмятежного сна, на что умная и циничная Екатерина заметила: «И бывают отчасти зарезаны от своих».

Не приходится говорить о М. М. Щербатове, который так же, как и Дашкова, считал, что свобода крестьян вредна не только для дворянства, но и для крестьян, а всякие попытки крестьян добиться облегчения своего положения следует подавлять самым жестоким образом.

Сторонники относительно прогрессивных идей также оставались приверженцами сохранения незыблемой всей крепостнической системы. Так, например, П. И. Панин полагал, что следует учредить надзор над жадными и жестокими помещиками, ввести норму крестьянских повинностей и запретить продажу в одиночку членов крестьянской семьи, что, по сути дела, не шло дальше известного указа Петра 1721 г., осуждавшего продажу крестьян «врознь», «как скотов», «отчего не малой вопль бывает», но отложившего запрещение такого рода торговли людьми до сочинения нового Уложения, которое так и не было выработано.

С. В. Гагарин считал необходимым разрешить помещичьим крестьянам выкупаться на волю за 250 рублей. Но это могло быть доступно только горстке крестьян; да и выкупаясь крестьянин лишался земли и становился безземельным арендатором.

Ни Панин, ни Гагарин, не останавливаются подробно на мотивах, побудивших их прийти к таким мыслям, но эти мотивы нельзя не связать с «противностями» крестьян.

Гораздо определеннее говорит о причинах, заставивших заняться крестьянским вопросом, И. П. Елагин, в 1766 г. предложивший предоставить землю помещичьим крестьянам в постоянное пользование и ограничить барщинные работы и оброк. Он считал, что таким образом помещики обезопасят себя от справедливого гнева своих крестьян, ибо «истребится в них дикая суровость» и «умалятся разбои и грабительства».

Я. Е. Сивере в своем сочинении «Экономический закон» в связи с кижским восстанием и под непосредственным его влиянием писал, что «не должно налагать на подданного более того, что он может выполнить». Прекрасно понимая значение сопротивления крестьян, крестьянских «бунтов» и «мятежей», Сивере советовал дворянам самим изменить положение крестьян, ибо если крестьяне в процессе борьбы будут добиваться: каких-либо уступок, то это приведет их к мысли о необходимости усиления борьбы с целью дальнейшего улучшения своего положения; и, таким образом, помещики, идущие навстречу крестьянам по инициативе крестьян, а не своей, окажутся сами виновниками «бунтов».

Несколько особняком стоит Д. А. Голицын. В сочинении «О духе экономистов» (1796) и в письмах к А. М. Голицыну (1760–1784) он развил свои воззрения на крестьянский вопрос в России. При этом на первый взгляд кажется, что Голицын не касается вопроса о классовой борьбе русских крестьян как о факторе, побудившем его взяться за перо для составления проекта преобразований русской деревни. Он исходит как будто из явлений чисто экономического характера. Причину «лености» крестьян он видит в крепостном праве и отсутствии у крестьян собственности на землю. Низкая производительность труда («леность») крепостных крестьян, по его мнению, есть следствие незаинтересованности крестьян в результатах своего труда, принадлежащих не им, а помещикам. Д. А. Голицын убежден, что бедность деревни, слабое развитие ремесла и торговли обусловлены крепостным состоянием крестьян. Он полагал, что, «пока существует крепостное право, русская империя и наше дворянство… останутся бедными». В его представлении фундамент благосостояния государства — собственность.

Пожалуй, Голицын шел дальше всех своих современников в понимании причин отсталости России, слабого развития экономики и перспектив исторического развития страны, связывая все это с крепостнической системой и отмечая, что прогресс во всем связан с «правом собственности и свободы» крестьян. Д. А. Голицын возвысился над уровнем своих современников… Правда, под влиянием писем А. М. Голицына он постепенно отказывался от своих первоначальных радикальных мыслей; придя в конце концов к выводу о вредности «общего и повсеместного» проведения преобразований и сведя последние к постепенному освобождению крестьян без земли.

Но было бы ошибкой полагать, что классовая борьба не играла никакой роли в проектах Д. А. Голицына. Он понимал значение социальной борьбы народных масс и боялся се, как и все другие, даже самые передовые его современники, идеологи дворянства. Но, проведя большую часть жизни за границей, в Париже и Гааге, он, естественно, больше был знаком с событиями французской буржуазной революции, нежели с восстаниями русских крестьян.

Примкнув к физиократам, Голицын считал, что их учение обеспечит «алтарь, трон, собственность, одним словом, принципы наиболее осмысленные», попранные французской революцией, когда хозяином страны стал «глупый народ», установивший «беспорядок и анархию» и даже такие «крайности» как «неограниченную свободу» и «абсолютное равенство». И дабы ничего подобного не произошло в России, Д. А. Голицын предлагал провести ряд преобразований, которые он изложил в книге «О духе экономистов», где суммировал все то, что писал о крепостном праве на протяжении 36 лет.

Нельзя не отметить, что не принадлежавший к вельможам, к правящим кругам А. Я. Поленов, один из авторов ответа на «задачу» о крестьянской собственности, опубликованную Вольным экономическим обществом в 1766 г., считавший крепостное право «строгим и бесчеловечным», а крепостных крестьян — лишенными «прав человечества», требовал не отмены крепостного права, а только закрепления за крестьянами земель в их. владение. И то он подчеркивал необходимость такого шага потому, что «конечное угнетение не только вредно для общества, но и опасно», ссылаясь на Польшу, которая «великий урон от крестьян притесненных потерпела» во времена казацких восстаний. Он считает, что бедный и забитый русский крестьянин не заинтересован в сохранении существующих общественных порядков и готов, «не видя конца своим бедствиям», выступить против бар. Следовательно, и Поленова прежде всего пугал образ мятежного крестьянина. И свой проект, который, кстати сказать, он не считал обязательным, а только рекомендовал дворянству, он составлял опять-таки из опасения «грядущей беды». Интересно отметить, что сочинение А. Я. Поленова члены Вольного экономического общества удостоили премии, но опубликовать не решились, и оно вышло из печати спустя столетие.

На позициях, сходных с теми, которые занимал Поленов, стоял депутат Комиссии по составлению Нового уложения Я. П. Козельский. Он считал необходимым провести ряд преобразований в деревне: предоставить крестьянам право наследственной собственности на обрабатываемые ими помещичьи земли, регламентировать повинности крестьян, установить контроль властей над взаимоотношениями помещиков и крестьян и др. Но при этом он прямо ссылался на то, что все это должно служить «предупреждению причин непослушания рабов против господ», ибо благодарные крестьяне перестанут убивать своих бар.

Когда Вольное экономическое общество премировало сочинение Беарде де Л’Абея, предлагавшего постепенно, исподволь предоставить крестьянам право на движимое и недвижимое имущество, оно, конечно, соглашалось с ним в том отношении, что сохранение существующего положения в деревне опасно и, выражаясь словами самого Беарде де Л’Абея, лучше иметь «ласковую собачку» (свободного крестьянина), нежели «злого медведя» (крепостного крестьянина). Но следует отметить, что, премировав сочинения Беарде де Л’Абея и Поленова, Вольное экономическое общество заботилось о том, чтобы их идеи не имели широкого распространения.