Рождение новой России - Владимир Мавродин

По мнению Татищева, крестьяне «ленивы» и «нерадивы», чем и объясняется их хроническая бедность, и поэтому заслуживают поощрения лишь богатые, «рачительные» крестьяне, которым и следует отдавать «в батраки без оплаты» «ленивцев».

Татищев — сторонник систематической, жестокой эксплуатации крестьян, долженствующих работать круглый год по 16 часов в сутки. Вся жизнь и деятельность крестьян, по его мнению, должна быть регламентирована и находиться под постоянным контролем вотчинных властей, которым надлежит применять по отношению к ним самые строгие наказания.

Но как историк Татищев знал, что крестьяне не были извечно крепостными, что до Бориса Годунова и Василия Шуйского они имели право перехода «от обычая», утраченное при этих царях. Но он был далек от того, чтобы протестовать против крепостного права, утвердившегося в России. Наоборот, он считал, что дворянин «по природе судия над своими холопи и рабами и крестьяны». Но «судией» дворянин стал не сразу, его сделало таким государство. Татищев полагал, что если польза общая требует, то законы могут быть изменены, хоть «и не все вдруг… а окончание в секрете до времени держать».

Трудно сказать, могло ли в его представлении, хотя бы и в очень отдаленном будущем, выступить в качестве такого закона, который для «пользы общей» следует отменить, крепостническое законодательство, но несомненно одно, что он хорошо представлял себе опасность, которая угрожала помещикам со стороны обобранного, угнетенного, но озлобленного крестьянства. Как историк, изучавший времена Ивана Грозного и «смуты», как современник астраханского восстания и восстания Кондратия Булавина, он не мог пройти мимо вопросов классовой борьбы в прошлом, его волновала возможность повторения «гили», «мятежей», «бунтов». Справедливо полагая, что восстания исходят от народа, «что редко когда шляхтич в такую мерзость вмешался», Татищев подчеркивает, что на «бунт» поднималась «подлость», т. е. простой народ. Это были холопы Болотникова и Баловня, казаки Заруцкого и Разина, стрельцы и «чернь». Они поднимались на борьбу с правительством и господами в силу своей «подлости», т. е. в силу своего социального положения, с которым они не хотели мириться, в силу своего «невежества», ибо «никогда никаков бунт от благоразумных людей начинания не имел».

Профилактической мерой, должной предупредить народные движения, является обучение крестьян, их просвещение. И в этой связи следует обратить внимание на одну очень важную проблему. Постановка крестьянского вопроса в XVIII в. и в значительной мере в XIX столетии обусловливалась обстоятельствами двоякого характера. Заняться крестьянским вопросом русское дворянство вынуждали явления экономического порядка. Развитие буржуазных отношений в крепостной России, возникновение и развитие капиталистических форм производства в промышленности, расширение национального всероссийского рынка, вовлечение помещичьего хозяйства в товарно-денежные отношения и т. п., т. е. все то, что определяло собой разложение феодальной системы в стране, ставило перед дворянством проблему повышения доходности поместий, а с ней вместе и проблему рабочей силы. Но имели место и другие факторы, вынуждавшие российское шляхетство XVIII в. заинтересоваться вопросом о крепостном крестьянстве: это — классовая борьба крестьян.

У одних дворян, задумывавшихся над крестьянской проблемой (а таких было в те времена еще очень мало), на авансцену выступали экономические, хозяйственные соображения, других же пугал образ мятежного крестьянина с дубьем и топором. Нередко оба эти начала переплетались воедино. На одном этапе социально-экономического развития России правящие верхи считали необходимым поставить крестьянский вопрос в прямую зависимость от перемен в экономике страны, на другом — на первый план выступали опасения народных восстаний. Характерно, что постановка идеологами дворянства и купечества крестьянского вопроса в первой половине XVIII в. имела существенное отличие от его постановки во второй половине столетия.

Начавшееся разложение крепостнической системы, развитие буржуазных элементов и обострение классовых противоречий в стране побудили наиболее передовых представителей общественно-политической мысли в царствование Екатерины II поставить крестьянский вопрос столь остро и в таких формах, которые были просто немыслимы в первой половине XVIII в.

Но, не затрагивая весь круг явлений, породивший такую остроту крестьянского вопроса во второй половине XVIII в., остановимся на зависимости крестьянской проблемы от классовой борьбы в стране, на отражении ее в общественно-политической мысли в России XVIII в. Вот почему заслуживающей нашего внимания является идея Татищева о создании сельских школ, где бы обучали грамоте и арифметике не только с целью подготовки из числа крестьян людей «умных и ученых», необходимых для пополнения вотчинной администрации, для удовлетворения потребностей государства в грамотных рекрутах, но прежде всего для предупреждения «ересей» и «бунтов», так как причину их следует искать в «невежестве» народа. Образованный крестьянин бунтовать не станет.

Предотвратить крестьянские восстания путем коренного изменения положения крестьян Татищев и не помышлял. Не думал об этом и другой член «ученой дружины» — А. Д. Кантемир, сочувственно относившийся к крестьянину, который «надсаживается» на барской работе, «жиреет на мякине», несет все добытое «в поклон» барину, мучается «на правеже» за недоимки.

Даже М. В. Ломоносов, вышедший из самой гущи народных масс, крестьянин-помор, так много заботившийся «о размножении и сохранении российского народа», высоко ценивший его трудолюбие, знавший хорошо тяжелую участь русского крестьянина, и тот не пошел дальше осуждения «отягощениев»; и ни в одном его произведении нет прямых высказываний против крепостного состояния крестьянства.

Классовая борьба крестьян во всех формах и проявлениях побуждала наиболее умных, дальновидных и прозорливых представителей господствующего класса искать средств для ее предупреждения. Прежде всего их интересовала проблема изыскания действенных мер против массового бегства крестьян. И если большинство тех, кому этим вопросом надлежало ведать, считало панацеей крутые меры и жестокие наказания, то находились люди, гораздо глубже вникавшие в дело. А. Бутурлин, ведавший пограничными форпостами, долженствующими удерживать поток беглых, устремлявшихся в Польшу, в записке 1735 г. указывал, что единственный способ задержать беглых или вернуть их из-за рубежа, это «подать сбавить».

О «бессовестных помещиках», непомерно отягощающих своих крестьян, говорил обер-прокурор Сената времен «бироновщины» А. Маслов, считавший нужным установить норму оброка и барщины и этим прекратить бегство крестьян.

Не принадлежавший к дворянской России, но пытавшийся излечить ее недуги, в том числе и такой, как множество «живых покойников», как называл он беглых крестьян, Ломоносов считал нужным требовать от помещика «поступать с кротостию» с крестьянами.

В 60-х годах XVIII в. представители общественно-политической мысли в России и передовой, прогрессивной, и реакционной ставят крестьянский вопрос в таком масштабе и в таких формах, которые были немыслимы ни при Елизавете Петровне, ни во времена «бироновщины» и «верховников». Одни предлагают те или иные способы решения крестьянской проблемы, те или иные изменения в деревне, призванные обеспечить ее хозяйственное развитие и смягчить противоречия между помещиками и крестьянами; другие яростно защищают необходимость сохранения незыблемыми крепостнических устоев в деревне и в государстве в целом. Нет никакого сомнения в том, что так быстро пробудившийся интерес к крестьянскому вопросу был обусловлен обострением классовой борьбы. Поэтому круг лиц, обеспокоенных крестьянским вопросом в стране, быстро расширялся. Среди них оказалось, как и следовало ожидать, немало «власть предержащих». Задумалась над ним, едва вступив на престол, Екатерина II.

Екатерина писала о первых годах своего царствования: «…внутри империи заводские и монастырские крестьяне почти все были в явном непослушании властей, и к ним начинали присоединяться местами и помещичьи…» Императрица подсчитала, что «бунтующих» заводских крестьян насчитывалось 49 тыс., монастырских — 100 тыс., помещичьих — 50 тыс. человек. Умная и дальновидная, она предчувствовала «грядущую беду», представляя ее в виде «бунта всех крепостных деревень», который «воспоследует», если все сохранить по-старому. Вот почему в своем знаменитом «Наказе», обращенном в Комиссию по составлению Нового уложения, Екатерина выступает против «жестокостей», «зла безмерного», за ограничение помещичьего произвола и поборов и т. п. Императрица считала такие меры необходимыми потому, что они помогут смягчению «ожесточения» крестьян против «порядка установленного» и прекращению «обороны рабов», т. е. классовой борьбе крестьян. В письме генерал-прокурору А. Вяземскому она писала: «Если мы не согласимся на уменьшение жестокостей и умерение человеческому роду нестерпимого положения, то и против нашей воли сами оную возьмут рано или поздно».