Смертельно безмолвна - Эшли Дьюал

Пастор ровными движениями обвязывает свои запястья толстой, джутовой веревкой. Его лицо ничего не выражает. Мужчина не смотрит в зал, не видит перекошенные от шока и недоумения лица людей. Он только делает то, что считает нужным, понятия не имея, что именно он делает и почему. Он не отдает себе отчета в собственных поступках.

— Эта веревка… — Ариадна задумчиво хмыкает и отходит от алтаря. Она проходится в особой, трепетной манере пальцами по желтовато-серым волокнам… — Месяц назад пастор Хью и его приспешники приковали меня этой же самой веревкой к потолку в его подвале, где они, как он сам тогда выразился, избавлялись от нечестивцев. Тогда я была хорошей, я была слишком хорошей, чтобы почуять запах гнили от помешанных святош.

Глаза ведьмы закрываются. Она отбрасывает веревку от себя, и в ту же секунду окна в церкви распахиваются, а небо на части разрывает ярчайшая, сверкающая молния.

— Ари, — шепчу я, обдуваемый холодным ветром.

У каждого злодея есть своя история. Никто не становится злым просто так.

Люди считают счастливым концом свержение врага, убийство главного антагониста. Они не понимают, что злые люди вынуждены быть злыми, не понимают, что большинство злодеев выбирают светлую сторону, а потом что-то меняется. Что-то ломает их. Они знали жизнь до того, как стали ужасом в наших глазах. Они доверяли и надеялись до того, как у них отняли эту возможность. Мы читали сотни книг, смотрели сотни фильмов, и каждый раз мы думали, что смотрим на счастливый конец. На то, как злодей превращается в пыль, падает со скалы или валится на колени, поверженный копьем. Но мы не понимали, что это трагедия. Этот злодей прошел огромный путь, который был полон предательства и боли, а потом он проиграл, и люди посчитали его смерть чудом. Что в этом счастливого, где здесь справедливость? Счастливой считалась бы концовка, в которой злой становится хорошим, а хороший принимает зло, что находится у него внутри. Ведь зло есть в каждом из нас. Не надо врать. Все мы способны совершать чудовищные поступки. Все. Но почему-то только некоторые из нас расплачиваются за это и становятся главными антагонистами.

Ариадна взмахивает руками, и пастор Хью взмывает над полом; словно распятый он открывает рот в немом крике, растерянно оглядывается, а ветер бьет его по лицу.

— Вы сделали мне больно, Мистер Хью, — ядовито шепчет ведьма и сжимает в кулаки пальцы, от которых отпрыгивают красные искры. Она наклоняет в бок голову, а я быстрее приближаюсь к пьедесталу. Она не хочет убивать, она просто забыла, как быть человеком.

— Ариадна, остановись. Не надо! — Восклицаю я, и, обернувшись, девушка прожигает меня презрительным взглядом, а затем отбрасывает силой мысли в дальний угол церкви. Я ударяюсь спиной о стену так сильно, что дышать становится невозможным.

Боль напоминает о себе, я пытаюсь подняться, но не могу даже открыть глаз. Тело не слушается, горит, пылает так сильно, что я готов орать во все горло. Я должен встать. Я не имею права бездействовать, только не сейчас. Не сейчас!

— Мэтт, — неожиданно меня поднимают крепкие руки.

Сквозь мутную пелену я вижу лицо Джейсона. Черт возьми, они здесь.

— Она убьет его… — Невнятно лепечу я. — Мы должны…

Меня шатает, я едва не падаю, но оборотень решительно хватается за мои плечи.

— Эй, мальчик, сейчас не время для обмороков.

— Заткнись.

— Что она делает? — Спрашивает Норин. Женщина воинственно смотрит по сторонам, а затем сводит тонкие брови. — Я поговорю с ней. Хотя бы попытаюсь.

— Это же безумие, дамочка, — отрезает Джейсон.

— Я поговорю с ней. — Повторяет Монфор, расправив плечи. — А вы…

Внезапно разносится мужской, гортанный крик, и, выглянув из-за плеча Джейсона, я вижу, как Ариадна придавливает ладонь к грудине пастора. От ее пальцев исходят искры.

— Она его…

— О нет.

Тело священника загорается. Ведьма отшатывается назад, прижимает к себе руки, но взгляда от горячего тела пастора не отводит. Уже в следующее мгновение она смеется. Я в ужасе гляжу на то, как пастор Хью в муках и агонии виляет ногами, головой, орет и тонет в собственных криках, а Ариадна смеется. Смеется, будто сумасшедшая.

— Она завершила ритуал, — шепчет Норин Монфор и прикрывает пальцами губы.

Пламя, что пожирает отца Джиллианны, становится все ярче и ярче. Все больше! А я вспоминаю о ящике Пандоры и хватаюсь ладонями за виски. Что делать. Что нам делать.

Я слышу, как взрываются раскаленные волдыри, как хрустит его кожа. Я вижу, как к телу мужчины прилипает черное одеяние, пылающее оранжевыми вспышками. Я ощущаю запах.

Горелый, мерзкий запах, который распространяется по церкви вместе с дымом, и на меня будто взваливают груду кирпичей, тонну ответственности.

Я не остановил ее раньше. Крепко зажмуриваюсь. Я позволил ей убить его.

— Нет! — Разносится по помещению неистовый крик, и, обернувшись, я вижу Джил. Я виновато стискиваю зубы и чувствую, как внутри все разрывается на части. — Нет, нет!

Девушка хватается ладонями за лицо и начинает недоуменно качать головой, не веря в то, что она видит, и я срываюсь с места, и несусь к ней, а она отпрыгивает назад.

— Это мой отец! — Не своим голосом кричит Джиллианна, сгибаясь от боли. Я хватаю ее за плечи, чтобы она не упала, а она впивается ногтями в губы. — Это папа, мой папа.

— Джил, я…

— Убирайся! — Верещит она, ударив меня по груди. — Не трогай, я сказала, не трогай!

— Пожалуйста.

— Это все ты, ты! Ненавижу тебя!

Она свирепо бьет меня, разрываясь от плача, а Ариадна смеется, раскинув в стороны руки и наблюдая за светом, который гаснет в глазах пастора. Она вдыхает запах смерти.

Тело пастора стремительно падает вниз, так как веревки, сковывающие его запястья, превращаются в пепел. Огонь утихает, шум испаряется, словно по волшебству, и внезапно Ари, будто подстреленная птица, валится на колени. Широко распахнув глаза, я выпускаю из объятий Джиллианну и оборачиваюсь. Какого черта? Что за…

Ариадна хватается руками за горло. Дергается в судороге, расправляет плечи, глаза у нее становятся огромными, яркими, испуганными, и неожиданно из ее тела вылетают тени разных размеров и форм. Девушка испускает всхлип, оставляя царапины от ногтей на шее, подается вперед и стискивает до скрипа зубы. Я слышу этот скрип. Он скрипит во мне, он скрипит у меня между висков и заставляет согнуться от боли.

Что происходит? Я ни черта не понимаю! Черные тени вырываются из тела Ари, и, в мгновение ока они вылетают из церкви, будто птицы; выползают из окон, будто черви. Не знаю, что делать, просто верчу головой и вдруг встречаюсь взглядом с отцом, он встает на ноги, и я ошарашено застываю. Как он это сделал? Как поборол принуждение?