Смертельно безмолвна - Эшли Дьюал

Я прихожу домой в районе трех ночи, собираюсь подняться сразу на второй этаж, но слышу шум телевизора в гостиной. Мои брови тут же хмурятся. Неспешным шагом я тихо прохожу по коридору, а потом застываю на пороге, увидев отца в кресле.

— Пап? — Растерянно протягиваю я, и он тут же оборачивается.

Отец, наверняка, не ожидал меня увидеть. Лицо у него вытягивается. И он озадачено хватается за пульт, чтобы сделать программу тише.

— Почему ты еще не спишь?

— Может, я буду задавать вопросы?

Что ж, я заслужил такой ответ. Повожу плечами и опускаю взгляд в пол. Я виноват, а я ненавижу быть виноватым. Это идиотское чувство внутри, будто я подвел или обидел…

У меня от него изжога.

— Ты все-таки вернулся.

— Да.

— А я думал, что мы опять не будем видеться неделю или около того.

— Пап… — Я втягиваю в легкие холодный воздух и поднимаю голову. — Прости.

Мой отец прекрасно знает меня вдоль и поперек. Услышать от меня извинения — это чудо, сопровождаемое потеплением или похолоданием. Он округляет глаза.

— Что ты сказал?

— Я сказал, прости меня. — Делаю шаг вперед и сажусь напротив отца в кресло. — Мне не понравилось, что ты пригласил мозгоправа, и я вспылил. Я просто схожу сейчас с ума.

— Почему? — Осторожно интересуется он.

— Потому что… это трудно объяснить. Это касается Ариадны.

— Боюсь, имя этой девушки скоро станет запретным в нашем доме. — Сетует отец. — Я не понимаю, что с ней? Может, привлечем властей? Адвокатов? Ты вечно приходишь весь побитый, измотанный. Чем ты вообще занимаешься?

— Я помогаю ей.

— Каким образом?

— Ты можешь просто мне поверить?

— Поверить? — Отец усмехается и передергивает плечами. — Нет уж, Мэтт, это тебе не детская сказка, в которой все друг другу верят просто потому, что не умеют иначе.

— Правда?

— Мэттью…

— Ладно. Прости, я пошутил.

— Ну, и где ты был сегодня? Чей на тебе свитер?

Черт, лучше бы я ночевал на улице. Я не хочу ссориться с отцом, но, в то же время, я не могу ответить ни на один его вопрос адекватно. Он скоро начнет злиться.

— Я был у Монфор. На улице холодно. Мне дали толстовку.

— А откуда синяки?

— Нарвался на парней. Слушай, я со всем разобрался. Правда.

— Господи, Мэтт, объясни, почему Хэйдан, как нормальный ребенок поехал вместе со своей командой по химии на олимпиаду, а ты опять влез в неприятности?

Отличное оправдание, Хэрри! Хорошо, хоть про Польшу ничего не наплел.

— Потому что мы с Хэрри разные люди, пап. И я больше люблю биологию.

— Вот значит как.

— Да. Послушай, — сцепляю перед собой руки и придвигаюсь ближе к отцу, — я идиот, и мне, правда, очень жаль. Прости, что я испортил вам день. Дни. Я исправлюсь.

— На днях ты был совсем разбит, Мэтт, — нехотя шепчет отец и отворачивается. Он со всей силы сжимает в пальцах переносицу, морщит лоб и выдыхает, — ты напугал меня.

— Я знаю. Я сорвался.

— У тебя уже было такое, когда…

— Я знаю, — тверже повторяю я и сглатываю, — я обещаю, что постараюсь измениться.

— Перестанешь пропадать?

— И перестану нарываться на неприятности. — Отличное обещание, которое я вряд ли смогу выполнить. Так держать, Мэтт. — Я даже схожу с вами завтра в церковь.

Вот это уже лучше. Отец удивленно вскидывает брови.

— Серьезно?

— Да. Послушаю проповедь, встану на путь истинный.

— Шутки пускаешь.

— Немного. — Я усмехаюсь, но затем быстро беру себя в руки. Норин и Джейсон были близки, а потом наша жизнь отняла у них это, отняла у них связь. Я не хочу потерять отца. Сегодня очень трудно было ощущать себя одиноким. Я и не догадывался, что я так сильно нуждаюсь в близких.

— Я больше не хочу подводить тебя, пап.

— Ты не меня подводишь, Мэтт. Ты подводишь себя.

— Я исправлюсь.

— Посмотрим. — Отец медленно поднимается с дивана, выключает телевизор и горько усмехается. — Что ж, ты дома. Я могу спокойно идти отдыхать.

— Ты волновался? — Нерешительно спрашиваю я, подняв голову, и папа кивает.

— Конечно, Мэтт. Я всегда волнуюсь, когда тебя нет рядом.

Он уходит, я слежу за тем, как он скрывается за порогом. Он волнуется… значит, ему не все равно. Значит, он все еще мой отец. Я рад, что мы поговорили.

Приходить в церковь с разбитым лицом — плохая идея. Все пялятся на меня, словно я нацепил на голову мусорный пакет. Но мне наплевать. Главное, отец немного успокоился. Он до последнего не верил, что я пойду на службу с ними. Да я и сам не верил. Но утром я невозмутимо надел джинсы, свитер, замотал шею шарфом, ведь на ней красовались синие, даже пурпурные следы от пальцев Ариадны, и спустился вниз. Долорес удивилась, но, как умная женщина, которая иногда в ней просыпается, промолчала.

В церкви воняет травами. Ладан, что ли? На самом деле, этот запах ассоциируется у меня с опасностью. В последний раз я дышал им, когда выносил из подвала сумасшедших фанатиков Ари с кровоточащими ранами по всему телу.

Едва мы садимся на скамью, я замечаю Джиллианну. Она подзывает меня рукой, вид у нее недовольный и какой-то растерянный. Я, правда, не хочу подходить к ней. Но что-то мне подсказывает, что, если я не встану, она сама пришвартует рядом, и тогда придется от нее выслушивать пререкания в компании с отцом и Долорес. Этого я допустить не могу.

— Там Джил, — отрезаю я, посмотрев на папу, — я подойду к ней на минуту.

Он кивает, и я поднимаюсь со скамьи. По телу проносится колючая лавина, и вместо того чтобы нормально отойти от отца, я горблю спину и крепко зажмуриваюсь. Конечно, у меня тут же появляются зрители. Люди с интересом изучают мое скорченное лицо.

Черт, как же я ненавижу этот город. Никто не отворачивается. Все такие приличные, что продолжают пялиться на меня вплоть до того момента, пока я не скрываюсь в тени и с зажмуренными глазами не замираю за колонной. Боль адская. Мне кажется, что кости все-таки сломаны: ребра, ключица. Что-то должно быть искореженным, иначе неясно, почему мне так паршиво. Раны стянулись, да, но болеть не перестали.

— Что с тобой? — Взволнованно шепчет Джиллианна и неожиданно прокатывается по моим щекам ледяными пальцами. Я отворачиваюсь. — Что случилось?

— Ничего. — Искоса гляжу на нее. — Все отлично.

— Ты еле стоишь.

— Я в курсе.

— Поэтому ты не пришел вчера? — Ее голубые глаза вспыхивают пониманием. — Мэтт, я ведь переживала, я ждала, что ты позвонишь или напишешь.

— Я не захотел. — Честно признаюсь я, потому что мне уже осточертело придумывать.