Правильный ход - Лиз Томфорд

Когда я был счастлив. Когда она была счастлива. Когда она была моей.

Я стряхиваю с себя этот образ и бегу по своей подаче, используя все свое тело, чтобы бросить мяч, прежде чем позволить ему оторваться от моих пальцев. Он парит прямо над полем, как раз на той высоте, которая нужна отбивающему, чтобы отправить его в полет на левое поле.

Это именно то, что он делает, выигрывает турнир большого шлема и меняет счет на 5–0 еще до того, как я получаю аут в третьем иннинге.

Черт.

Толпа освистывает. Громко. Оглушительно, и я не думаю что это как-то связано с нашими соперниками и вообще со мной.

Трэвис начинает свою прогулку к насыпи, но Исайя отталкивает его, вместо этого заходя со своей позиции.

Мы оба прижимаем перчатки ко рту, чтобы заговорить.

— Ты в порядке? — спрашивает он.

— Тебе не кажется, что со мной, блядь, не все в порядке, Исайя?

— Да, ты прав. Ужасный вопрос.

Вся моя гребаная жизнь развалилась семь дней назад, и это было не из-за недостатка любви или желания друг друга. Это было просто потому, что мы шли двумя разными путями, которые пересеклись всего на два коротких месяца.

Прежде чем мой брат успевает спросить что-нибудь еще, Монти выходит из блиндажа и направляется прямо ко мне.

— Черт возьми! — чертыхаюсь я в перчатку.

Я не могу сказать вам, когда в последний раз меня так рано выводили из игры. В своем предыдущем старте на этой неделе я играл дерьмово, но провел целых пять подач, прежде чем сменные питчеры взяли верх. Третий иннинг чертовски неловкий, и впервые за несколько недель я задаюсь вопросом, какого черта я делаю со своей жизнью.

Без нее ничто не имеет смысла. Сотрудники команды по очереди присматривают за Максом до окончания сезона, но что я собираюсь делать в следующем году? Нанимать какого-нибудь случайного человека, который никогда не будет заботиться о моем сыне так, как она заботилась? Зачем я вообще это делаю? Потому что мне это нравится? Ну, сейчас у нас не всегда есть то, что мы любим, не так ли?

Монти кивает моему брату, чтобы тот отошел, и Исайя ободряюще шлепает меня перчаткой, прежде чем вернуться на свое место между второй и третьей базой.

Монти выдыхает, прижимая футболку ко рту, чтобы он мог говорить так, чтобы камеры не зафиксировали то, что он говорит. — Я должен вытащить тебя, Эйс.

Я не спорю. Я не жалуюсь. Я просто согласен.

— Ты должен найти способ справиться с этим, — продолжает он.

— Да, извини, я поработаю над этим. — Мой тон абсолютно сух, и Монти бросает на меня предупреждающий взгляд, напоминая, что не только мне приходится нелегко.

Пока я ною и жалуюсь на то, что скучаю по его дочери, у него также разбито сердце из-за того, что он не видит ее каждый день.

— Извини, — добавляю я более искренне.

Карие глаза Монти ищут мои. — Иди домой. Забирай Макса и отправляйся домой. Тебе не нужно оставаться до конца игры или встречи с прессой. Иди, позаботься о себе и своем сыне.

Когда я стою в центре поля, а на меня смотрит сорок одна тысяча болельщиков, мои глаза начинают гореть, а горло сжимается, потому что я больше не знаю, как о себе позаботиться.

В эти дни я — оболочка человека, почти не принимаю душ и не ем, встаю с постели только для Макса. Иметь кого-то еще, о ком можно заботиться, пока твое сердце разбито, — странное облегчение. Ты хочешь погрязнуть в жалости к себе, но не можешь, потому что кто-то другой полагается на тебя.

Но кто-то другой всегда полагается на меня, так что в этом нет ничего нового.

— Возьми этот чертов телефон и позвони ей, Кай. Это может тебе помочь.

Я качаю головой, проглатывая комок в горле. — Со мной все будет в порядке. Прямо сейчас у нее есть дела поважнее, и ей не нужно отвлекаться на мое нытьё.

Он мгновение смотрит на меня, затем коротко кивает головой, давая мне понять, что пора уходить.

Я именно так и делаю. Убегаю с поля трусцой, через блиндаж направляюсь в здание клуба, чтобы взять ключи. Я захожу в тренировочный зал, чтобы забрать Макса, и нахожу Кеннеди играющей с ним на полу. Она вызвалась присмотреть за ним сегодня вечером.

— Привет, Эйс, — говорит она как можно осторожнее. — Как ты держишься?

Я стону. — Пожалуйста, не жалей меня, как все остальные. Я не могу вынести, когда другой человек смотрит на меня так, словно я вот-вот сломаюсь.

— Извини, ты прав. Тебя вытащили в третьем иннинге? Ой. Не хочу тебя расстраивать, Эйс, но я работаю только над телом. У меня нет ничего для уязвленного эго.

У меня вырывается смешок. — Спасибо.

Макс подходит ко мне, поднимая руки, чтобы я обняла его. — И спасибо, что присмотрела за ним.

С этими словами я поворачиваюсь, чтобы уйти, но останавливаюсь в дверях, глядя на Кеннеди через плечо. — Ты что-нибудь слышала от нее?

Ее лицо вытягивается, в нем столько жалости. — Пару раз, да. Я отправляю сообщение, но ответа не получаю до середины ночи. Затем, когда я пишу ответ, она уже спит. Она занята.

Она занята. Я знаю, что она занята. Я ненавижу, что она занята.

— Еще раз спасибо, что присмотрела за ним.

Оказавшись в своем грузовике, я уезжаю с поля, отвозя нас домой, все время пытаясь игнорировать непреодолимое, жгучее желание взять телефон и позвонить ей, просто чтобы еще раз услышать ее голос.

Я готовлю Максу ужин, не беспокоясь о себе, потому что, как я уже говорил, я почти ничего не ел на этой неделе. Мы принимаем ванну, и я устраиваю его поудобнее в пижаме.

— Макс, ты можешь выбрать книгу, чтобы почитать перед сном? — Спрашиваю я, присаживаясь на его пол.

Он подходит к своей маленькой книжной полке, выбирает большую красочную книгу о насекомых, прежде чем опуститься на покрытый ковром пол. Он устраивается у меня между ног, откидывая голову мне на живот.

Хотя большую часть дня мне кажется, что я никогда больше не буду в порядке, я знаю, что так и будет. Я должен быть рядом с ним, и это дает мне искру надежды.

— Жучок, — говорит он, указывая на мультяшную гусеницу на страницах.

— Да, это жук. Ты знаешь, кто еще такой жук? — Спрашиваю я его, щекоча бок. — Ты жук!

Он хихикает, прижимаясь к моей руке, которая щекочет его ребра, и это