Держись от меня подальше (СИ) - Сукре Рида

Через пять минут красный, как варёный рак Артём, выскочил из бани и побежал к колонке пить студёную воду. Он долго и красочно матерился.

— Малохольный, — прокомментировала бабуля. — Баньку хорошую не уважает.

Вот Пирожкович, например, вышел спустя почти час, чем бабулечку покорил. В озеро он бегать не стал, было далековато, но посылал Тёму за ведром холодной воды, чтобы обливаться. Мы с бабушкой тоже после них в баню сходили. Она вытащила пару головёшек из печи, поубавив жар, и было вполне сносно. Говорить о маленькой хитрости мужчинам мы не стали, и весь вечер шутили над Артёмом, побег которого из «адского филиала», коим тот прозвал баню, в накинутом наскоро полотенце запомнился нам надолго.

Бабуля ещё и пыталась выпытать у него за чашкой вечернего чая, зачем он всякими письменами тело разукрасил. По её мнению, это было опасно. Нарисуешь красивую финтифлюшку, а она окажется руной импотенции (её слова!), и как потом жить? Тёма смутился, подобного ему слышать не приходилось, к тому же от выглядевшей весьма авторитетно ведуньи. Он кротко себя оглядывал, припоминая в голове все свои татуировки, и странных рун не припоминал.

А бабушка Рада, повязав на голове полотенечный тюрбан, поглядывала изредка на мою руку с лозой, которую приметила ещё в бане. Удивлённая, она схватила мою руку и попыталась оттереть рисунок в тазике с мылом и жёсткой щёткой, я призналась, что это тату и так просто его не смыть.

— Ну и дурёха, — заявила мне Рада-ворожея.

— Почему? Красиво же, — я не стала говорить, при каких обстоятельствах получила лозу и про предсказание тоже не сказала.

Но мне показалось, что Рада-бабуля что-то почувствовала.

— Это же девственный виноград, — сказала она, будто я сразу должна была понять.

Я поняла по-своему и округлила глаза:

— То есть мне теперь всю жизнь девственной девой жить?

— Говорю же, дурёха ты. Девственный виноград — эт не настоящий наш. Вон, растёт у нас сорняком на оградке деда твоего. И ничто его не изничтожит. Виноград — он символ жизни, хорошо хоть не изюм намалевала, тот смерти символ.

— Как же так? — слова бабули звучали убедительно.

— А так, Ампелос твой, — бабушка всегда удивляла обширными знаниями, даже в греческой мифологии разбиралась, что убеждало меня — она путешествовала по миру, — ну, лоза виноградная, не настоящая.

— И что же она сулит?

— Фейк лав, — сказала бабушка, похоже и языки знающая, и увлёкшаяся кей-попом после своего последнего к нам приезда — ей кто-то включил Ютуб, чтобы не скучала, вот так и становятся кей-попперами.

— Ты, наверное, шутишь! — нахмурила брови я.

Бабуля рассмеялась, развеивая нагнетённый страх:

— Конечно, шучу, но мазню лучше убрать. Зачем навлекать беду? Злым-то духам много не надо, быстро насыщаются, но испивают до конца, — а дальше она неожиданно запела, заставляя меня смеяться и подпевать слова песни, которой я не знала, но звучало очень заводно: — I'm so sick of this fake love, fake love, fake love[13].

И слушая на кухне вновь о вредности татуировок я задумалась, что неплохо было бы её на самом деле свести. Я получила тату не по собственному желанию, и потом очень часто пыталась связать его и события в жизни, которые от нательной живописи не зависели. И даже если и зависели, то свою основную функцию — засверкать под луной, она уже выполнила, подражателю Ампелоса пора было на покой.

Перед сном бабушка отнесла каждому в комнату стакан тёплого молока с травами и мёдом для крепкого сна. Как в детстве. Я уснула довольно быстро, и даже не успела повздыхать, что за стенкой пытается уснуть Артём. Он был в комнате рядом с моей, и я знала, что его кровать располагалась с той же стороны, что и моя. Убери стенку — и мы окажемся лежащими как на одной широкой кровати. На стене была розетка, если бы Тёма шумел, я могла услышать через неё, чем он занимается. Но в его комнате стояла тишина, видимо, уставший за день парень сразу уснул.

42

Утром нас разбудили ни свет, ни заря.

— Подъём, пора на выпас! — кричала бодрая бабушка, хотя за окном только начинало светать. Чуть позже, когда мы выползли и уселись перед кружками с горячим чаем с молоком, исходящий от поверхности которых пар гипнотизировал, она объяснила: — совсем забыла, что сегодня наша очередь коровок пасти. Вот вы и пойдёте, а то я стара уже по полям скакать.

Ну да, ну да, забыла она. В подобные случайности я не верила, коров вообще боялась, но внутри где-то глубоко радовалась, что Артём останется ещё на день. Мой суженный-ряженный на радостного походил не более, чем я на нобелевского лауреата.

Он желанием «крутить хвосты бурёнкам» не горел, и бабуля, отчаявшись его уговорить, поспорила, что он не съест тридцать пельменей, которые по размеру были ого-го, я бы не осилила, но крепкий желудок Шера лишь радостно заурчал в предвкушении «вызов принят!», затребовав сметанки. И вот он еле доел двадцать девятый, а тридцатого в тарелке не нашёл. Тактика ведения переговоров у него страдала.

Она выдала нам панамки и рюкзак с едой, Шера обрядили в старые егоровские длинные шорты, галоши. Мой вид был не лучше. Два колхозника на выгуле. Артёму, как главному в нашем мероприятии, выдали плеть. Сеня проспал чудесные кадры, локти ещё потом кусать станет, слушая вечером. Пирожок и дядя Коля тоже мирно дрыхли, а два козла отпущения отправились собирать коров по дворам по указанному бабушкой маршруту.

Я честно боялась всех живых существ, и перманентно приклеилась к спине Шера, он казалось, был не против. Если бы существовала функция превратить меня рюкзак, я бы с радостью ею воспользовалась, и повисла на его спине двумя лямками обнимая за широкие плечи. Но в реальности приходилось быть настороже и не отступать ни на шаг — очень энергозатратное времяпровождение. Коровы вели себя мирно, и даже быки особо не нарушали денность своих трудовых буден: стадо жевало зелень, крутило хвостами, отгоняя слепней, молодые бычки резвились. Периодически мы устраивали перевал и целовались, как пара школьников, сбежавших из-под родительского контроля, делая это сначала неуверенно, но через пару привалов обвыклись, и растеряли смущение. А к вечеру возвращались под ручку, разводя скот по дворам, и вроде даже ни одного не потеряли.

Бабушка хвалила нас и глядела с озорством, будто зная, чем мы занимались весь день. Мои губы горели, да и губы Артёма были необычайно припухлыми. А ещё мы были очень голодны, так как не тратили время попусту, то есть на еду время не тратили, и сейчас оба могли съесть по слону.

Бабуля сварила борщ и вместе с тарелками подсунула нам листовку-анонс о вечернем мероприятии в клубе.

— Вот, молодёжь, нече дома цельный день сидеть, — заявила она, а мы переглянулись, сами лишь полчаса как вернувшиеся с полей.

Я в этом клубе никогда не была, и сейчас не собиралась. Но это был шанс провести время с Тёмой, и кажется его посетили идентичные идеи. Потому что не споря, наскоро перекусив, мы отправились искать наряды для клуба. Теперь мне и правда нечего было надеть. Но бабуля нашла свой советский сарафан из тонкого светло-голубого льна, слишком простой и несовременный, чуть открывающий коленки, но нехило оголяющий плечи. В качестве обуви пришлось надевать сандалии, а волосы я заплела в широкую косу, и мой деревенский лук был готов покорять местный клуб.

Артём долго не собирался, просто нацепил то, в чём приехал, и поджидал меня во дворе. Пирожкович давал ему ценные указания, муж молча мотал на ус. Он вообще редко кого слушал внимательно, но к Артуру Елизаровичу проникся уважением. То ли чувствовал его мощь (ведь не зря ходили по двору слухи и его армейском прошлом), то ли тот огрел его своей тростью, и Артёмка стал покорным.

Стоило мне появиться, меня оглядели и одобрительно подняли пальцы вверх:

— Хорошо выглядишь, — не поскупился на звуковое сопровождение Артём.