Записки мертвеца - Георгий Апальков

и я сразу сообразил, что к чему. Я зашагал в сторону леса и даже постарался, чтобы походка моя выглядела жалко и затравленно. Астахов последовал за мной.

До той самой поры, пока мы не пересекли границу леса, он не говорил ни слова. Лишь позже, когда мы окончательно скрылись в тени деревьев, оставив посёлок Знаменское позади, он сказал:

— Ты извини, надо было как-то по-жёсткому всё обставить. Но ты молодец, подыграл. Короче: дальше нам — тупо прямо, через все эти деревья. Вперёд, вперёд, вперёд, и упрёмся в огороды Надеждинского.

— А вы откуда эту дорогу знаете?

— Давай на «ты», договорились же.

— А ты откуда знаешь, как идти?

— Да-а, долго рассказывать… Знаю просто и всё, и не я один. Тут вон, даже дорожка протоптана, если присмотреться. Идти прилично придётся, так что смотри, ни на что не наступи, чтоб потом не волочиться до ночи. Надо мне ногу, кстати, перевязать… Ладно, пройдём ещё маленько, потом на привал встанем. Сейчас отойти подальше надо.

Мы углублялись всё дальше и дальше в лес, но не было и секунды, когда бы я почувствовал себя растерянно или взволнованно. Я был уверен, что Астахов точно знает, куда идёт сам и точно знает, куда ведёт меня, и что выбранное им направление — самое верное. И почему-то я чувствовал, что по дороге мы не встретимся ни с какими опасностями, о которых мой обречённый на смерть проводник не будет знать заранее. Было холодно. Сквозь покачивающиеся деревья до нас дотягивался промозглый ветер и заставлял идти чуть быстрее. Мы брели посреди неизвестности, неизвестно куда, и неизвестно было, что меня ждёт в конце этого пути. Но почему-то здесь, сейчас, рядом с умирающим Астаховым мне было комфортно, безопасно и оттого — тепло.

— Так, давай-ка здесь присядем, — сказал Астахов, когда мы дошли до опушки, которая выглядела так, будто бы мы не первые, кто сделает сейчас на ней привал. В середине, между двумя поваленными деревьями, служившими, по всей видимости, сиденьями для случайных бродяг и путников, на земле было кострище. Не похоже было, что костёр здесь жгли когда-то совсем недавно. Но что здесь кто-то проводил время и грелся у костра когда-то этой осенью, было очевидно.

— Это наш такой… Ну, типа клабхаус, — пояснил Астахов.

— Клабхаус?

— Такое место… Типа нычки. Типа, где прибухнуть можно, посидеть, фигнёй всякой пострадать. Так-то у Старкова с этим строго всё: чуть ли не до расстрела. Но если всё время служить как надо, делать всё по правилам и не отдыхать, нарушая их — рехнуться можно. Вот мы тут и тусовались иногда, когда в патруль ходили. Или когда в патруль ходил кто-то знакомый, с кем можно было договориться. Давай присядем тут, я хоть ногу чем-нибудь перевяжу. Да обработаю: тут где-то водочка должна быть припрятана ещё… Где-то… Во! Вон там.

Астахов подошёл к трухлявому пню, на который секунду назад указал рукой, и достал из его недр полулитровую непочатую бутылку водки. Он сел на одно из поваленных деревьев, отложил автомат в сторону, вытянул ногу и стал рассматривать рану на бедре, чуть выше колена.

— И что у них только в голове… Как животные, честное слово, — чуть слышно приговаривал он.

Затем он вылил часть содержимого бутылки на рану и, к моему удивлению, не издал ни единого звука: только сморщился так, словно съел что-то невыносимо кислое и одновременно горькое. Потом он прильнул к горлышку сам и сделал несколько больших глотков. По всей видимости, изначально делать этого он не хотел.

— Фу-х, блин… — сказал он, доставая из нарукавного кармана нечто в коричнево-зелёной упаковке. Он открыл зубами эту самую упаковку и достал из неё бинт и ватно-марлевые подушки, которые тут же приложил к ране. Затем он довольно неряшливо примотал их к ноге бинтом, зафиксировал его на бедре, сделал ещё один глоток из бутылки и снова сказал на выдохе, на этот раз уже с облегчением:

— Фу-у-ух, блин… Будешь? — спросил он меня, протянув бутылку. Я отказался.

— А страшно всё-таки, да? Немножко, — сказал он, и я как-то сразу, без лишних пояснений, понял, о чём речь.

— Наверное, предположил я.

— У тебя умирал кто-то?

— Да. Много кто. Почти все, кого я знал, умерли. Не при мне, правда — там где-то. В городе. На улицах.

— Та же фигня. Та же фигня…

На мгновение все эмоции вдруг исчезли с лица Астахова. Он будто бы на момент стал пустым и не думал больше ни о чём, а глаза его, глядевшие в какую-то точку впереди, на самом деле не смотрели теперь совершенно никуда. Но то было всего лишь мгновение: уже в следующую секунду Астахов, будто бы очнувшись от векового сна, встрепенулся, посмотрел на бутылку и глотнул ещё немного.

— Сколько людей, сколько людей… — продолжил он. Слова его были бессвязными, но я всё ещё очень хорошо понимал, о чём он, — Это ж надо… Кошмар. Кошмар…

Так мы провели ещё какое-то время. Я не знал, что сказать, и потому молчал. Боялся, что скажу что-то такое, что расстроит Астахова на его пути на тот свет. Мне хотелось спросить его о чём-нибудь: например, как он оказался в армии или был ли он свидетелем первой попытки зачистки города, и, если был — что видел он там, на улицах, в первые дни войны с мертвецами. Хотелось спросить, кем были его родители, и что с ними стало. Хотелось узнать больше о его жизни до всего этого, хотелось узнать больше о его службе под началом Старкова. В конце концов, хотелось спросить его о том, как он планирует провести свои последние часы на земле. Но я не решался и лишь молча слушал, что Астахов шептал сам себе под нос, и изредка кивал, стремясь показать ему, что он не один здесь, в этот недобрый час.

— Идти надо, — немногим позже сказал он и тут же встал с лежачего дерева. Затем закрыл бутылку, положил её обратно в пень и жестом позвал меня за собой.

Мы стали дальше углубляться в лес, и чем глубже мы заходили, тем ближе мы были к Надеждинскому. Мне хотелось идти быстрее, хоть я и понимал, что это невозможно: некрасиво было бы с моей стороны подгонять Андрея, который, похоже, теперь начал чувствовать рану на бедре и оттого стал немного прихрамывать. Минута за минутой, час за часом, и в конце концов мы дошли до того самого места, в котором Астахов вдруг сказал, дав сначала высказаться хрустнувшей под ногой ветке:

— Прибыли.