Земля мечты. Последний сребреник - Джеймс Блэйлок

успел перевернуть руку, так что монета упала на тыльную сторону ладони, и тогда он принялся перебрасывать ее с костяшки одного пальца на костяшку другого, потом вернул ее в ладонь, покатал там недолго и ухватил большим и указательным пальцами, щелкнул ими так, что монетка исчезла в рукаве его пиджака.

Эндрю пребывал в растерянности. Он не мог не отдать должного Пенниману – проделано это было очень ловко, но он совершенно не понимал, что Пенниман хотел этим сказать. Тем не менее он улыбнулся и достал собственную монетку – пятицентовик, побалансировал им на кончике пальца. Ему показалось, что их встреча на террасе переходит в своего рода соревнование, испытание ума, или гармонии, или логики, словно они были конкурирующими учениками в некой школе уникальных личностей или боевых искусств, где их обучают бесшумно ходить по рисовой бумаге или стоять на одной ноге, как болотная цапля.

Пенниман кивнул, глядя на стоящую ребром на пальце Эндрю монетку, потом одобрительно улыбнулся, когда Эндрю согнул вытянутую руку в локте и позволил монетке скатиться по наклоненному пальцу на край ладони, потом по предплечью и с локтевого сустава в воздух, где Эндрю успел ее подхватить. Он поклонился, подражая актеру на сцене. В конечном счете Эндрю превзошел Пеннимана с его перекатыванием монетки по костяшкам пальцев. А исчезновение монетки в рукаве вообще было выполнено чисто по-любительски. С этим любой бы справился.

Пенниман молчал. Он снова изящным движением руки извлек из небытия свои четверть доллара и с мрачным видом вроде бы затолкал монету себе в ухо. Потом с выражением неожиданного удивления выплюнул ее изо рта, потряс в сжатой в кулак руке, разжал пальцы и, казалось, был поражен, не увидев монетку на ладони.

Ну, это совсем дешевка, подумал Эндрю, пытаясь вспомнить, какие еще фокусы с монеткой он помнит. В какой-то обувной коробке, связанной шпагатом, у него лежал десятицентовик с приваренным к его ребру гвоздем. Можно было забить гвоздь до основания в пол, а потом смеяться и показывать пальцем на тех, кто пытался поднять монетку. Он сделал себе заметку на память: найти эту монетку и разыграть Пеннимана, когда тот ничего не будет подозревать. Но в данный момент от этой монетки с гвоздем не было никакой пользы. Он безрезультатно вспоминал какой-нибудь другой фокус. Он мог вставлять четвертаки в глазницы, а десятицентовики в нос или уши, но это не произведет на Пеннимана никакого впечатления. Ни на кого не произведет, если уж на то пошло – этакая вещь в себе. Сбивая людей с толку, всегда можно получить какую-то выгоду для себя. По крайней мере Пенниман задумается: что Эндрю хотел этим сказать. Впрочем, в заталкивании десятицентовика в собственный нос было некоторое унижение собственного достоинства.

Долгие размышления Эндрю, казалось, утомили Пеннимана, он уже больше не мог ждать ответного выстрела Эндрю. Он достал пенни из кармана рубашки, подержал монетку некоторое время перед лицом Эндрю, потом наклонился над чашей своей трубки и аккуратно бросил монетку в нее – и она почти целиком накрыла тлеющий табак. Эндрю ждал, недоумевая, что в голове у этого человека, черт его побери. Пенниман подмигнул ему, и в этот момент монетка занялась огнем – вспыхнула в одно мгновение, потом погасла, затем умерла, казалось, поглощенная табаком. Пенни исчез. Пенниман очистил трубку и поклонился, как бы признавая себя победителем.

Эндрю проявил вежливость, с сожалением пожав ему руку, втайне кипя оттого, что его провели за нос с этим сгоревшим пенни. Это явно был дешевый муляж, купленный за пятьдесят центов в магазине приколов – пенни, выпрессованный из сухого табака медного цвета. Вот почему он держал эту «монетку» в пиджачном кармане, а не брючном – чтобы не размялась. У Пеннимана, вероятно, была целая горсть таких пенни, он доставал их и сжигал в чаше своей трубки, чтобы производить впечатление на незнакомых людей, влиять на конкурентов в мире импорта и экспорта. Может быть, он купил эти штуковины на Востоке, когда устал обучаться искусству оригами.

– Вы славный парень, – сказал Пенниман, хлопнув себя по коленям и откинувшись на спинку кресла. – Вы – как это сказать? – игрок. Мне нравятся такие качества в людях. Таких, как вы, редко встретишь. Все так серьезны и деловиты, черт побери. – Последние слова он прорычал шутки ради, потом набил трубку, закурил и выдохнул к крыше веранды огромное облако дыма. – Вы поездили по миру?

– Ну, не очень, – сказал Эндрю, закипая. – На Среднем Западе был. Вернее, сюда приехал со Среднего Запада. В Канаде некоторое время пожил. Иногда нам с Розой удается съездить в Сан-Франциско. Мы любим Сан-Франциско.

Пенниман кивнул.

– У меня есть знакомые в Чайнатауне. Некоторое время сам там жил. Но за пределы континента вы не выезжали?

– Только в Канаде побывал… – начал было Эндрю, но замолчал, поймав себя на глупости, и внутренне побледнел. – Нет, я бы, конечно, хотел поездить по свету, но с этой гостиницей и всеми делами…

– Как это верно. – Пенниман вздохнул. – На вид вы – вылитый европеец. Поэтому я и спросил. И покрой брюк у вас европейский – этакий небрежный. Напоминает юг Франции – виноградники, мощеные улицы, согбенные старики, сады на задних двориках. Средиземноморье. Греческие рыбаки. – Он замолчал, печально покачал головой, словно вспоминая, потом скорбным голосом проговорил: – Старею я… старею. Обшлага брюк приходится подворачивать. – Он прищурился, молча глядя на Эндрю, оценивая его. А Эндрю подумал: не ткнуть ли его пальцем в глаз. Пенниман с видом успешного человека, умевшего сносно выражать свои мысли, сидел, откинувшись на спинку. – А ваши волосы – такие взъерошенные. Вы это специально делаете? Так и задумано? Это… это… да, ваш образ. Вы меня понимаете?

– Не совсем. Нет. Просто я не причесываюсь – только и всего. Пустая трата времени – расчесывать волосы. – Своими последними словами он хотел уколоть Пеннимана, но, еще не успев их произнести, понял, насколько они мелочны. В какую бы игру они ни играли здесь, на веранде, Эндрю проигрывал и знал это.

– Я хотел сказать, что немногим хватит мужества ходить с такими волосами, как у вас. Только и всего. Я вами чертовски восхищаюсь. Гори оно все огнем. Что он может знать, этот мир?! – Он снова покачал головой и уставился в доски пола, все его выражение, казалось, говорило, что он понял эту простую истину слишком поздно, что его маникюр и ровная бородка были ничтожным проявлением тщеславия, всего лишь детской боязнью опуститься.

Эндрю разгадал эту недостойную шараду. Но в болтовне Пеннимана не было ничего такого, что