Том 12. Преображение России - Сергей Сергеев-Ценский

Так как опыты по электропроводности угля и кокса требовали большой внимательности и точности при вычерчивании кривых и были длительны, то он засиделся в этот вечер дотемна. Таню же он отсылал домой, но ей хотелось непременно дождаться конца опыта. Так из подвала вышли они вместе.

Трамвая что-то не было видно, сколько ни вглядывались они в темноту площади и улиц, а кто-то из ожидавших с ними у остановки сказал спокойно и уверенно:

— Теперь не меньше как полчаса прождать. Видать, провод лопнул, — пока починят, пока что… Полчаса, не меньше.

Часто случались подобные заминки со здешним трамваем. Они пошли по улице, так как идти им было в одном направлении. И у первого же сильного фонаря, нагнувшись вдруг стремительно к широкой каменной плите тротуара, Таня радостно вскрикнула:

— Гадзушка!

— Что такое? — удивился Леня.

— Вот. Нашла гадзушку, — и она протянула ему свою находку.

— Какая-то косточка. Свиная, кажется. Из свиной ноги.

— Не знаю, откуда. Гадзушка.

— Что же это за название такое?

— Не знаю. Так у нас называли. Там, в Крыму. Мы в них играли с очень большим увлечением. У меня их были много, целый мешочек.

Леня ни разу еще не видал ее такой радостной, как теперь, с этой свиной костяшкой в руках.

— Вот девчонка! — сказал он шутливо. — Как же можно было играть в такую чепуху?

— Как — чепуха! Это — замечательная вещь, а совсем не чепуха, — не обиделась, а только еще более оживилась Таня.

— Да, в разрезе она похожа будет на скрипичный ключ, — пригляделся к гадзушке Леня.

— Тут шесть сторон: чик, пик, кот, олч, сыч, цыть, — очень быстро, за один прием, проговорила Таня, а так как Леня ничего не разобрал, должна была повторить название каждой стороны отдельно.

— Допустим, что шесть сторон, — согласился, наконец, Леня. — И что же дальше?

— А дальше мы их подбрасывали и смотрели, на какую сторону ляжет гадзушка.

— На «чик» или «пик»?

— Или на «олч», или на «сыч», или на «кот», или на «цыть»…

— Запомнить трудно, но все-таки можно, — согласился Леня. — Была какая-то старинная игра в кости… Предположим, что эти кости и были гадзушки… Ну и что же дальше? Бросали, смотрели «чики» и «брики», а дальше? — наклонился к ней Леня.

— Дальше? Или выигрывали, или проигрывали… как во всякой игре. — И Таня спрятала гадзушку в карман, а Леня весело расхохотался. С минуту потом шли молча в душноватой полутьме городской июльской ночи, но вот вдали, там, где были заводы на этом берегу Днепра, вспыхнуло сразу зарево и сделало особенно отчетливой и торжественной одну высокую трубу.

— Мартен, — объяснил эту вспышку огня едва глянувший туда Леня, а Таня, приглядевшись внимательно к трубе, сказала:

— Вот по такой самой трубе я раз поднялась на самый верх.

— Что та-ко-е?.. Откуда вдруг такой разгул фантазии? — весело вскрикнул Леня.

— Нисколько не фантазия, а было это на одном керамическом заводе… Там же и кирпичный завод был, только оба брошенные — и керамический и кирпичный… Может быть, теперь их восстановили, не знаю, — это было три года назад.

— Как же можно было вам влезать по трубе, позвольте?

— Как? Не снаружи, конечно, а изнутри. Она ведь невысокая была, всего пятнадцать метров, а там внутри были выступы такие, как вот в минаретах… Я по этим выступам и лезла с одного на другой… А когда высунулась из трубы, стала аукать.

— Кому аукать?

— Как кому? Подругам своим… Я ведь не одна на эти развалины ходила.

— Ну, знаете ли, так только совсем шальная девчонка могла сделать.

Леня сказал это потому, что вдруг ярко представил, что сорвалась Таня с верхнего выступа и полетела головою вниз. Он испугался сам того, что представил. Он, пожалуй, несколько рассерженно даже сказал это. Но Таня не обиделась.

— Да ведь мне было тогда всего четырнадцать лет.

— Три года назад?

— Да, три года назад.

Леня не спросил, сколько же в таком случае лет ей теперь: он знал сложение простых чисел. Но, удивленно приглядываясь к ней, которая не так давно говорила ему же, что ей девятнадцать (правда, не совсем твердо говорила это), он не заметил предательского обломка тротуарной тумбы, торчавшего как раз на его дороге, зацепил за него ногою и упал гораздо скорее, чем мог сообразить, отчего он падает.

Ему иногда приходилось падать, и он уже знал по опыту, насколько неудобен высокий рост для такой быстрой перемены положения. Он ушиб колено и локоть, но главное — ему было необъяснимо стыдно перед своей маленькой спутницей.

А Таня, помогая ему подняться, совершенно бессердечно смеялась, говоря его же частыми словами:

— Этот эксперимент надо бы повторить: вдруг окажутся какие-нибудь другие результаты.

И на это в ответ пробормотал он вполне добродушно, вытирая ушибленным локтем ушибленное колено:

— Фу, какая ты скверная девчонка, Таня!

Так в первый раз он назвал ее — «ты, Таня».

Позвонил кто-то по телефону в подвал утром, часов в одиннадцать. В подвале упорно продолжал свои эксперименты по электропроводности угля Леня Слесарев, и Таня вычерчивала кривые, стараясь ни на волос не ошибиться.

К телефону подошла Таня и спросила врастяжку, как уже привыкла:

— Да-а?.. Я слушаю… Я вас слушаю… Коксовая станция, да-а… Кто говорит? Кто-кто? Да-у-тов?

И она отняла вдруг стремительно трубку от уха и поглядела на Леню совершенно испуганными глазами.

— Даутов — это директор металлургического завода, — сказал, подойдя, Леня. — Чего ты испугалась?

Он тут же взял трубку сам и сказал Даутову:

— Говорит инженер Слесарев. В чем дело?.. Ага… Да… Да, это приписывается плохому качеству кокса… А? Объяснить? Объяснить это явление трудно… Хорошо, приехать… Но что же я могу сделать?.. Посмотреть кокс?.. Наш кокс я отлично знаю… По внешнему виду кокс неплохой. Пришлите сюда образцы кокса, мы тут его рассмотрим…

— Мы сами поедем туда, — вдруг громко сказала Таня и поглядела на обернувшегося Леню так умоляюще-требовательно и так непобедимо-ярко, что Леня добавил:

— Впрочем, мы можем и сами приехать… Бригадой из двух человек…

— Сейчас, — требовательно подсказала Таня.

— Сейчас же и приедем, — добавил Леня и после нескольких слов еще повесил трубку.

— Что случилось? — удивленно спросил он Таню. — Там горят фурмы доменных печей, что мы там можем сделать?

— Там — Даутов, — с большой выразительностью сказала Таня. — Даутов! Понимаете, Леонид Михайлыч? (Она продолжала называть его, как и прежде, «вы, Леонид Михайлыч».)

— Нет, ничего не понимаю.

— Даутов, да… А я только что получила письмо от мамы… из Крыма письмо… поискать здесь Даутова или вообще справиться о нем где-нибудь… Тут есть музей революции, и я уж хотела идти туда справляться, нет ли его в списке убитых: он был красным командиром… А он оказался совсем не убит, а директор завода, и тут же, где я. Тогда сюда, может быть, отважится приехать мама.

— Ну, хорошо, Даутов, директор завода, твоя мама — какая, в общем, тут связь событий?

— Просто это ее старый знакомый, по Крыму — моей мамы… И мой тоже, если вы хотите, только я тогда была еще ребенком и плохо помню… Я все-таки помню, как мы с ним играли в поезд… нет, я кое-что помню. Я так рада буду его увидеть!.. Я сейчас же напишу открытку маме, что Даутов здесь.

Леня видел, что для нее это было желанное открытие, давно лелеянное в мечтах, — до того она, и без того легкая, стала совершенно невесомой, до того она, раньше только изредка и на миг зажигавшая свои Сириусы, стала теперь ослепляюще лучистой.

— Послушай, Таня, да ты теперь какое-то «Первое мая» в подвале, а совсем не лаборантка, — изумленно глядя на нее, говорил Леня. — Ну идем, идем. Выключим пока ток. Посмотрю и я на твоего Даутова, а то я его никогда не видал: он у нас на заводе недавно. А если плавятся фурмы, то это авария серьезная. И что он хватается за такую соломинку, как наш подвал в его теперешнем виде, это показывает только, что очень он растерян.

— Как? Серьезная авария? — сразу померкла Таня.

— Ну еще бы! Фурмы — медные. В доменной печи их много. Фурма сгорела, — надо сейчас же вставить новую, а это значит остановить дело минут на десять — пятнадцать, смотря по опытности рабочих, а потом ведь раз кокс виноват, так он и будет виноват в дальнейшем: кокс будет доставляться исправно, вид у кокса будет вполне надежный, а фурмы будут гореть…

— Почему?

— Потому, что не какая-то несчастная коксостанция у нас нужна тут, а настоящий, серьезно поставленный исследовательский институт… А то вот Голубинский уехал в Германию, Шамов от подвала отстал, Близнюк с Зелендубом тоже весьма отвиливают, как я вижу, — потому что я их что-то давно уже не видал… Что же это за станция? А Лапин еще упорствовал. Теперь только и надежды, что на филиал…