Том 12. Преображение России - Сергей Сергеев-Ценский

И должно быть, радость, какою засветились ее глаза, чуть только она вспомнила картину детства, передалась как-то человеку, вытершему уже платком вспотевшую голову и снова надевшему шапку: он тоже стал глядеть на нее неотрывно и вдруг поднялся и стал протискиваться к выходу, когда кондукторша выкрикнула остановку. Таня увидела, когда он поровнялся с Леней, что Леня не намного выше его, и рост того, виденного в детстве в Крыму, у моря, возник в ее памяти: тот тоже казался ей высоким… очень высоким.

И чуть только она увидела, что узнанный ею уже прошел на переднюю площадку, она толкнула Леню и приказала ему:

— Иди, здесь слезем!

Их остановка была следующей, и Леня удивился:

— Зачем?

— Нужно! В магазин зайду! — придумала Таня и вырвалась вперед, так как кондукторша уже дернула тормозную веревку.

«В магазин зайду!» — это было понято Леней, как необходимость, и он пошел за ней и вслед за нею спрыгнул с подножки вагона уже на ходу; но тут увидел он, что его Таня почти бежит, догоняя кого-то в пыжиковой шапке.

— Товарищ Даутов! — позвала Таня.

Человек в шапке тут же остановился и повернулся к Тане лицом.

— Я и в трамвае заметил, что вы на меня очень упорно глядите, — сказал он, впрочем не улыбнувшись при этом, — и даже старался припомнить, где мы с вами встречались, но… — Тут он развел руками, вопросительно поглядел на Леню, и Леня улыбнулся широко и весело, совершенно почти спрятав глаза, и ответил ему вопросом:

— Но что вы — «товарищ Даутов», этого вы не отрицаете?

— Да, я — Даутов. С вами мы, кажется, встречались, — это относилось к Лене. — А в чем дело? — спросил Даутов несколько неприязненным теперь почему-то тоном.

И Леня сказал тогда:

— А маленькую Таню, которая вас помнит, вы, значит, уже забыли?

— Таню? — повторил Даутов, — Таню!

И набежавшая было на его лицо неприязнь к ним двоим сразу заменилась улыбкой, правда, сначала только неполной, но готовой уже разлиться в радостную при малейшем еще намеке, который пришел бы от Тани, но она совершенно не могла теперь найти никаких слов, или они даже лишними ей казались. Сказал за нее Леня:

— Это еще в семнадцатом году… в Крыму, на берегу моря…

— Помню! — почти крикнул Даутов. — Помню! Все города Крыма показывала мне на карте и все буквы знала на пишущей машинке. Помню! — И он протянул и положил ей на плечи руки, как бы собираясь ее обнять, но, весь осветившись уже изнутри, проговорил только:

— Так это вы, Таня, вон какая теперь стали. Ну, смотрите же, а!

— Как я рада, что вас нашла! — сказала, наконец, Таня. — Как я рада!.. Теперь я напишу маме!

— Помню, помню! И маму вашу помню. Она была ведь учительницей, да? Помню. — Торжественный вид стал у Даутова, но, как бы перебивая свое настроение другим, он добавил вдруг: — А вы с мамой не были в Александровске несколько позже, не помните? Может быть, она говорила вам об этом?

— Были! — вся сияя, качнула головой Таня. — И видели вас!

— Вот! Вот и я тогда думал, что это вы сидели на скамейке в саду, когда я подходил к белым офицерам в целях разведки… Я думал тогда: провалюсь, и стал к вам спиною… Ну, уж иначе мне было нельзя, — понимаете? Иначе и разведка моя не была бы удачной и меня не было бы уже на свете… Но, позвольте все-таки, — что же мы стоим на улице?.. Я здесь живу в гостинице, приехал из Донбасса.

— Из Донбасса? — подхватил Леня. — Значит, вы по-прежнему — горняк?

— Горняк. А вы? Разве бросили заниматься коксом, если я не ошибаюсь?

— Нет, вы не ошибаетесь. Я по-прежнему «коксовик», только теперь работаю здесь при Академии наук.

— Вот как! Скажите, пожалуйста! Мы, значит, одного поля ягодка! А Таня?

— Моя жена… И тоже горнячка. Ах, как удачно вышло… Ведь мы у вас были в кабинете лет пять тому назад.

— Прекрасно! Великолепно! — Даутов не обратил внимания на его слова. — Тогда зайдемте ко мне! Вы где живете? — взял их обоих за локти, приглашая этим сдвинуться с места.

— Да ведь и мы тут тоже недалеко живем, — сказала Таня, — в следующем квартале.

— Зачем же вы встали не на своей остановке? — захотел узнать Даутов.

— Ну, разумеется, за тем, чтобы не потерять вас, — ответил за Таню Леня.

— Так я и знал! — И Даутов рассмеялся совсем по-молодому. — Мне ведь тоже надо было еще проехать, да даже и не одну, а две остановки, но вот эта самая черноглазая Таня так на меня пристально глядела, что меня даже в пот вогнала, и я, признаться должен, этой инквизиции не выдержал и бежал малодушно.

Тут расхохотался и Леня, а Таня спросила сконфуженно:

— За кого же вы меня приняли?

— Ну, мало ли за кого я вас мог принять. Но… все хорошо, что хорошо кончается. Так лучше к вам, вы говорите, Таня?

— Да, лучше к нам, потому что я беспокоюсь, у меня ребенок.

— Ах, ребенок! Мальчик или девочка?

— Девочка.

— И тоже зовут Таней?

— Нет, Галей.

— Что ж, Галя тоже милое имя… Скольких лет?

— Моих тогдашних, — зарделась Таня еще больше, чем от небольшого морозца, который был тогда и ее подрумянил.

— Вот как отлично! Вот как чудесно! У Тани своя есть Таня, хотя и зовут ее Галей… Ну, идемте, идемте, друзья! Покажите мне вашу Галю! И будем вспоминать старое!

По пути к себе Таня все-таки зашла в магазин: теперь оно оказалось кстати, сказанное Лене наобум.

И пока Таня покупала, что ей казалось нужным для такого долгожданного гостя, как Даутов, сам Даутов, оставшись с Леней на улице, очень оживленно допытывался у него, чем именно он занят в Академии. Леня отвечал ему и охотно и обстоятельно, и когда Таня вышла из магазина с покупками, Даутов обратился к ней ликующе:

— Ну и муженек же у вас, Таня! Ну и молодчинище он у вас, что и можно было предвидеть еще в семнадцатом году, — и прошу не принимать этого за шутку! Я искренне рад за вас, Таня, вполне искренне! И он, мало того, что талантливый, — он еще и очень хороший человек, с чем вас и поздравляю!.. Очень хороший, повторяю, человек, что случается далеко не со всеми талантами, к великому и общему сожалению.

Они говорили всю дорогу, перебивая друг друга воспоминаниями. Перед Даутовым была теперь та маленькая Таня, которая называла его малахитовую лягушку неизменно «роскошной», и он рассказывал, как строил тоннели для ее поездов из ягод шиповника, и как иногда устраивал крушения этих поездов, и вообще все, что можно было вспомнить.

— Однако какая у вас хорошая память, — заметил Леня.

— Да-а… она и в студенческие годы была у меня хорошая, и мне самому это странно, что мне повезло сохранить ее. Было дело — однажды чуть не отшибли. Больше часу лежал без сознания. Вот видите — даже остался знак этого эксперимента.

И Даутов показал шрам на голове.

— Помню, — вдруг вскрикнула Таня. — Помню, вы показывали этот шрам маме!

— Вот, кстати, договорились до вашей мамы, Таня… Она… где же сейчас? Она ведь была учительницей. Прозрачная такая. Бывало там, в Крыму, хоть на солнце сквозь нее смотри! Она живет с вами здесь?

Таня давно ждала этого вопроса, но когда он спросил, у нее как-то необычно для нее самой дернулось сердце.

— Нет, она осталась жить там же, где тогда вы жили, в Крыму… Там и я жила, пока не окончила среднюю школу.

— А-а… Да, там хорошо, в Крыму… Хорошо.

И, сказав это, такое ничего не значащее, Даутов тут же обратился к Лене с каким-то вопросом, которого даже не расслышала Таня, так как думала в это время, что же она напишет матери, которая всего лишь неделю тому назад писала ей, что она, кажется, при смерти, что ей очень плохо…

Даже страшно вдруг стало Тане: ведь письмо писалось неделю назад, она получила его всего лишь за день перед этим и еще не решила, что ей делать, только послала телеграмму матери: «Горячо верю, что тебе лучше. Пожалуйста, телеграфируй это». И действительно, в этот же день к вечеру получила ответную телеграмму: «Мне стало несколько легче»… Когда она встретила Даутова в трамвае, у нее все время сверкали в мозгу слова телеграммы, какую она пошлет теперь: «Мама, спешу тебя обрадовать: я нашла Даутова». Теперь эти слова хотя и оставались в ней по-прежнему, но… они уже перестали сверкать.

И как-то сразу вслед за этим как бы какая-то мишура, позолота слетела с лица Даутова в ее глазах; точно повторилось то самое, что случилось уже с нею там, в Крыму: тот, кого она приняла там за Даутова и привела к матери, оказался совсем не Даутов, а Патута!

И так же точно, как огорченно удивилась тогда ее ошибке мать, готова была разочарованно удивиться Таня, но в это время из другой комнаты вошла Прасковья Андреевна, ведя за ручонку маленькую Галю, и Даутов вскрикнул вдруг совершенно непосредственно радостно:

— Это ваша дочка? Вот! Вот она — крымчанка! Таня!