Рижский редут - Далия Трускиновская

Вечером мы с Бессмертным погрузились на тот самый йол, что доставил нас на Даленхольм. Его командир, на вид ровесник сержанта, покосился на меня, потом поглядел на Бессмертного вопросительно.

– Не волнуйся, Дружинин, а лучше запомни этого молодца в лицо, – сказал сержант. – Может статься, он без меня явится в порт, так ты окажешь мне услугу, коли возьмешь его на йол. Звать его Морозов, мичман Морозов.

– Настоящего мичмана за семь миль видать, – с мнимой уважительностью отвечал Дружинин. – Сущий морской волк – три якоря без хлеба сгрыз!

Я растерялся, как в начале своего плавания на «Твердом», не раз побывав жертвой морских шуток.

– Да будет тебе, – усмехнулся Бессмертный. – Может, он еще почище твоего выучится управляться с парусом.

– Для того с шести лет надобно служить, – без тени улыбки произнес Дружинин. – Я свое судно заставлю менуэт танцевать при любом ветре, и тебе это известно. В двадцать лет такому уже не обучишься, а разве что выполнять поворот оверштаг, не более.

– И кому ты об этом толкуешь? – несколько высокомерно спросил Бессмертный. – Я не мастак плясать даже польский, не говоря уж о контрдансах, но проведу йол по любому водяному лабиринту, если только ширина его будет хоть четыре сажени, а ветер не сорвет к черту паруса.

Это, видать, был давний спор, и я решил не придавать ему значения, тем более, что они заговорили о каких-то особенностях парусины.

Мы прибыли в Ригу вечером. Меня высадили на берег у Московского форштадта, а Бессмертный отправился в порт докладывать, что приказание исполнено и что на Даленхольме царит совершенный артиллерийский порядок. Кроме того, ему нужно было сдать в лазарет гребца с Артамоновой лодки, парня покусала какая-то мелкая крылатая сволочь, отчего все его лицо распухло и покраснело, он едва мог чуть приоткрыть глаза.

Я, не заходя на Швимштрассе, неторопливо отправился к назначенному сержантом месту на Большой Броварной, где селились пивовары. Там располагалось питейное заведение, где я мог дождаться Бессмертного, а заодно и побаловать себя хорошим пивом.

По дороге я, убежденный в своем преображении и в своей неузнаваемости, взял малость вправо и прошел мимо «Мюссе». Театр все еще был закрыт, за окнами стоял непроглядный мрак. Я задрал голову, чтобы увидеть скат крыши и те маленькие окна, из которых вражеские лазутчики выпускали голубей. И тут я вспомнил, что забыл рассказать Бессмертному о своем приятеле-будочнике. А ведь Иван Перфильевич уже делом доказал свою приверженность ко мне и мог быть очень полезен при расследовании театральных тайн.

На сей раз я к его полосатой будке не подошел – это было бы преждевременно.

В погребке я оказался, когда уже смеркалось. Ждать Бессмертного пришлось недолго. Явившись, он от дверей подал мне знак следовать за собой. Мы вышли, и я немало изумился, увидев предмет, из-за которого злился на Сурка.

Двое матросов с йола, на коем я сплавал на Даленхольм и обратно, держали за штырь красный селерифер.

– Зачем это, Бессмертный? – удивленно спросил я.

– Потрудитесь рассуждать логически, – отвечал он. – Это французское изобретение не так уж плохо, коли использовать его с умом. Я бы сделал диаметр колес поменее, чем у брички, и поместил на брус два сидения. В таком виде я бы отдал селериферы нашей медицинской службе, они были бы удобны для перевозки раненых и доставки их в лазарет. Когда два человека тащат под неприятельским огнем носилки с одним раненым, то оба могут погибнуть с ним вместе, к тому же, неспособны быстро двигаться. А те же два человека, придерживая селерифер, на котором разместилось двое или даже трое раненых, могут бежать бегом.

– Логично, – согласился я. – Вы хотите вывезти на селерифере Эмилию?

– Совершенно верно. Это можно будет сделать очень скоро. Я был в Цитадели и обо всем столковался, есть у меня и бумага, с которой нас всюду пропустят. Лучше бы, конечно, сделать это еще вчера, но я должен был сопроводить груз на Даленхольм и убедиться, что без моего присмотра там не натворили глупостей. Идем, Морозов.

Мы оставили матросов с двухколесным уродом на Малой Песочной, уговорившись, что я подам им сигнал. Боцманская дудка, которой меня снабдили, висела у меня на шее под одеждой, и я мог достать ее очень скоро.

Разумеется, двери дома, где находилась Эмилия, оказались заперты на засов, а Артамона, чтобы навалиться, и Сурка, чтобы справиться с засовом через щель, у нас не было.

Бессмертный, ничтоже сумняшеся, постучал в окошко, и вскоре мы увидели за стеклом физиономию домашней служанки. Она приоткрыла створку. К счастью, эта особа была немкой и поняла слова Бессмертного. А сказал он по-немецки следующее:

– Прошу позвать хозяина этого дома. К его жильцам проявляет интерес военная полиция.

Повторяю, военная полиция являлась для нас до поры заведением загадочным. Можно было предполагать, что во время войны ее полномочия очень велики. А рижские бюргеры и айнвонеры отличались благоразумием – они могли ссориться и мириться между собой сколь угодно, могли вчинять друг другу самые несуразные иски (один иск о каменных котах, размещенных на фасаде дома так, что их задние части под задранными хвостами обращены оказались к соседским окнам, чего стоил!), могли даже посылать гонцов в столицу, чтобы при дворе защитить свои интересы, но обыденный порядок они почитали свято, споры с полицией случались редко. А тут еще и война, и полиция не простая, а военная!

Нас впустили. Я старался держаться в тени, но с достоинством. Бессмертный предъявил бумагу, извлеченную из конверта с печатью, и тут же все это спрятал обратно. Хозяин, булочник Бергер, меня не признал и с поклонами проводил нас к лестнице. После чего он заперся с семейством в своих комнатах, чтобы ничего не видеть, не слышать, не знать и не понимать.

– Сдается, вы и впрямь на службе в военной полиции, – сказал я, поднимаясь вслед за ним.

– Вы про бумагу? Помилуйте! Я запасся конвертом в канцелярии, а бумага – приказ, касающийся правильного обхождения с боеприпасами. Вся сила этой бумаги в том, что она написана по-русски весьма скверным почерком. Если бы я мог раздобыть настоящую китайскую грамоту, я бы предъявил ее этому господину и результат был бы не хуже. Главное, сохранять спокойствие и говорить резким, отрывистым голосом. На обывателей действует прямо изумительно.

У дверей мы остановились. Еще с улицы я видел, что в окошках горит тусклый свет. Кто-то в комнате, значит, обретался. Статочно, мусью Луи.

– Вы вооружены? – спросил я.

– Нет, зачем?

– Но мусью Луи…

– Напрасно я толковал вам о стратегии. Наилучшая победа та, ради которой не пролилась кровь, вторая за ней по качеству – когда умеешь достаточно убедительно показать противнику свое превосходство в военной силе. Поверьте, ваш мусью Луи будет более впечатлен, если мы явимся к нему за Эмилией без всякого оружия.