Рижский редут - Далия Трускиновская

– Если его не связать и не доставить в смирительный дом, он этак весь Даленхольм изукрасит! – воскликнул Сурок.

– Коли уже не изукрасил. Сурок, а знаешь ли – ведь это любовь…

– Дурь это, а не любовь, – буркнул он. – О чем вы толковали с Бессмертным?

– Ох, главное-то я и забыл! Надо позвать Артошку, я расскажу вам обоим сразу…

– Он полночи бродил с ножиком и таращился на луну. Может, даже стихи сочинял. А теперь спит без задних ног.

– Больше тревоги не было?

– Нет, пруссаки как убрались, так и не появлялись. Дали мы им острастку! А что Бессмертный? Все жилы из тебя повытянул?

Любопытство дорогого племянника было мне понятно. Но я ухитрился промолчать до самого завтрака на берегу. И стал свидетелем забавной картины – Сурок и Артамон брились в плохо подходящих для того условиях и явно завидовали мне, отрастившему приличную бородку. Они просто испепеляли меня взорами, а я держался гордо, словно сам черт мне не брат, хотя на самом деле я им завидовал более, чем они мне: я хотел прекратить наконец все свои маскарады и принять вид благовоспитанного человека из хорошего общества.

Сурок возил с собой небольшой самовар. Наконец он достал его, вручил своему денщику, и мы отправились пить утренний чай под дубом. Артамон предчувствовал, что ему достанется по первое число, и мы действительно, сразу найдя монограмму, поизощрялись, изобретя, кроме Секлетеи Веревкиной, еще и Сосипатру Волкодавову, и Снандулию Вороватую.

Потом пришел Бессмертный и прекратил наши дурачества.

Он объявил Артамону и Сурку о том, что мы невольно соприкоснулись с тайной, о которой следует молчать до поры (до какой поры – он, разумеется, не сказал). Он очень понятно объяснил, что в Риге и, возможно, в самой Цитадели орудуют неприятельские лазутчики. И даже прямо определил: это поляки.

Поляков в Риге было довольно, чтобы спрятать среди них роту шпионов, причем и в мирное время их хватало, а когда появились беженцы из Курляндии, то их количество увеличилось хорошо если всего лишь вчетверо. Как и все рижские жители разных вер и разной крови, они держались сообща, помогали друг дружке, и одно то, что у Мартына Кучина был кредит в Сорочьей корчме у покойной пани Барбары, свидетельствовало: он – тоже поляк.

О том, почему польские паны не любят Россию и пользуются всяким случаем, чтобы примкнуть к врагам ее, и без меня написано довольно. Уговаривать их бесполезно, благодетельствовать им бесполезно вдвойне. Сперва они своим упрямством понаделают себе больших бед, а потом во всем винят либо российскую государыню, либо российского государя – кто на ту пору случится. Бог им судья, но я предвижу, что добром это не кончится.

Бонапарт столько наобещал полякам, что они служили ему со всей свойственной этому народу горячностью. Неудивительно, что нашлись среди них господа, взявшиеся шпионить за Рижским замком и за портом. Странно было бы, если б в этой войне не оказалось лазутчиков-поляков. Так сказал Бессмертный, и никто с ним спорить не стал: мы с Сурком – потому что полностью согласились, Артамон – потому что мысли его витали в розовых облаках, где перед умственным взором мелькают белые ручки, крошечные ножки, задорные глазки и прочее, и прочее.

– Но как же быть? – спросил Сурок. – Мы не знаем, как глубоко проникли ядовитые щупальца сей гидры, но кому-то же мы должны о своих открытиях донести!

– Пока это еще не открытия, а догадки, – возразил Бессмертный. – Единственный человек, которому можно все рассказать без всякого риска, сейчас в Риге, насколько я знаю, отсутствует. Я с ним знаком и при первой возможности увижусь. Но в распоряжении этого человека не так уж много подчиненных, так что розыск придется вести нам четверым. Если кто-то из вас против, пусть даст слово молчать о том, что тут услышал, и уйдет.

– Это уж прямое неуважение к нам, Бессмертный, – отвечал Сурок. – Идет война, мы офицеры русского флота, наш долг – служить Отечеству. Это первично, все прочее вторично. Только вопрос: что мы можем сделать, не имея опыта? Я, скажем, потомственный моряк, и когда мне пришлось, чтобы не расставаться с флотом, сделаться до лучших времен командиром канонерской лодки в Роченсальме, я хоть приблизительно представлял себе, чем буду заниматься. Также и товарищи мои… А тут совсем иное! Не натворим ли мы такого, что будет скорее во вред Отечеству, чем к пользе его?

– Наше положение не такое уж скверное. И мы можем противостоять врагу, не рискуя наделать чересчур больших глупостей, пока нам не придет на помощь человек, для которого война со шпионами – ремесло. Почему? Потому, что мы знаем правила стратегии и тактики. А наш противник вряд ли их в такой мере знает.

– Генералы противника прошли примерно ту же школу, что и наши, – возразил Сурок. – И те, кто подсылает лазутчиков, тоже.

– Логично. Однако я вижу, что уроков их лучший ученик Бонапарт не усвоил. Почему? Потому что его действия сами в себе содержат зародыш поражения.

И тут Бессмертный произнес краткую и показавшуюся нам странной речь. Точность его замечаний и определений мы поняли несколько месяцев спустя, когда армия наша погнала французов прочь.

– Наилучшая победа – та, ради которой не пролилась кровь, – так говорил сержант-артиллерист, которого никто и никогда не пригласил бы на военные советы генералов. – Можно добиться победы также, продемонстрировав врагу свою силу достаточно убедительно. Самое скверное – когда ради победы приходится вторгаться на территорию врага и губить его села, города и мирных жителей. Война, возможно, дает простор для таланта полководца, но для монарха, который посылает полководца в бой, разорение страны противника есть поражение. Ибо то, как она потом будет возрождаться для мирной жизни, совершенно непредсказуемо.

Искусство истинного стратега не в том, чтобы правильно расположить свои силы, это смог бы любой кадет, который старательно учится в корпусе и видел планы знаменитых сражений. Искусство – предугадать, как поведет себя противник, и поступать не так, как он ожидает, а наоборот! Возникай там, где тебя не ждут, а там, где ждут, не появляйся. Если у тебя сильна кавалерия, покажи противнику, будто у тебя вовсе нет лошадей, а если все твои пушки вдруг пришли в негодность – покажи ему, будто твой артиллерийский парк вдвое больше его собственного, даже если пришлось бы устанавливать на лафетах бревна, выкрашенные в черный цвет! Не спеши там, где от тебя ждут поспешности, не наступай там, где от тебя ждут наступления. Отступления не бойся. Если быстрая победа над врагом невозможна, лучше на время отступить – пусть он начнет бахвалиться своей силой и утратит бдительность.