Кровавое дело - Ксавье Монтепен

— И если бы действительно было так, то вы не были бы преступны… Только одна особа обвиняет вас, но эту особу также обвиняют… Она хочет сбросить на вас тяжесть своего преступления. Ее занятия и житейский опыт помогли ей угадать ваше положение… Она пользуется своим открытием, но не в состоянии разрушить ни одно из собравшихся против нее веских подозрений… Итак, Анжель Бернье, бросьте напрасно разыгрывать комедию, которой вы не в состоянии меня одурачить!

Анжель хотела что-то сказать.

Судебный следователь не дал ей на это времени.

— Где вы приняли mademoiselle Сесиль Бернье, когда она явилась к вам?

— В комнате, находящейся рядом с лавкой.

— В нижнем этаже, следовательно?

— Да.

— А записная книжка была найдена на первом этаже, что и доказывает неосновательность ваших слов, будто mademoiselle Бернье обронила ее в болезненном припадке. Итак, прения закончены, не правда ли? С этих пор вам остается только преклонить голову.

— Боже мой, Боже мой, дорогое мое дитя! — воскликнула Анжель, обнимая Эмму-Розу. — Все, все против меня! Этой девчонке верят, а мне отказываются верить… Я погибла!

В эту минуту в кабинет вошел рассыльный и подал судебному следователю визитную карточку.

— Введите господина Мегрэ! — произнес следователь, бросив взгляд на карточку.

Почти тотчас же парижский нотариус, хранитель завещания, переступил порог.

— Я вас попросил, сударь, к себе… — произнес следователь, кланяясь. — У вас хранится важная бумага, и я желал бы, чтобы она была прочитана в моем присутствии.

— Я это знаю, — ответил нотариус, — и к вашим услугам…

— Вот mademoiselle Сесиль Бернье, — продолжал следователь. — Вот Анжель Бернье и ее дочь, mademoiselle Эмма-Роза.

Нотариус поместился рядом со следователем, вынул из портфеля лист гербовой бумаги и принялся читать завещание.

Анжель, сначала удивленная, потом взволнованная, казалась уничтоженной, когда закончилось чтение. Внезапно она подняла голову.

— И это отец мой, Жак Бернье, писал? — спросила она дрожащим голосом.

— Это он.

— Он… подумал о моем ребенке, об Эмме-Розе?

— О ней и о вас, в ущерб интересам законной дочери. Понимаете вы теперь весь ужас вашего преступления? Вы, в порыве ненависти, в безумной жажде мщения предаете в руки убийцы человека, которого наивысшие желания заключались в том, чтобы обеспечить будущность вашу и вашей дочери. Откройте глаза, отцеубийца! Сознайтесь и покайтесь!

— Я невиновна! Клянусь вам, что я невиновна!

— Ложь! — произнес следователь.

— Так я проклята! — безумно вскрикнула Анжель, бросаясь на колени. — Так я проклята, потому что мой голос, мои взгляды, даже моя поза… все во мне кажется ложным!! А между тем, клянусь могилой моей матери, я невиновна! Если у вас нет сострадания ко мне, то имейте по крайней мере сострадание к моей дочери! Не убивайте ее, разлучая нас!!

Господин де Жеврэ сделал знак.

Два сторожа увели ее, несмотря на сопротивление и крики.

Дверь закрылась.

И тогда Эмма-Роза вдруг впала в страшный гнев.

Она приблизилась к Сесиль и, глядя в упор, обжигая горячим дыханием, произнесла:

— Вы умышленно клевещете на мою мать, я чувствую к вам омерзение, проклинаю вас и буду молить Бога наказать вас! И Бог меня услышит!…

— Вы видите, сударь, вы видите, каким я подвергаюсь оскорблениям! — воскликнула Сесиль. — Сперва мать, а теперь дочь! Но я прощаю все этому ребенку! Ее положение ужасно, и я вполне понимаю это!

— Вот почему я и не чувствую к ней ничего, кроме жалости и снисхождения, — ответил судебный следователь и, обращаясь к Казневу, прибавил: — Потрудитесь проводить mademoiselle обратно в Батиньоль.

Агент повиновался и вышел из кабинета, поддерживая Эмму-Розу. Несчастная девушка потеряла последние силы.

Нотариус также вышел, потрясенный до глубины души ужасной сценой.

— Я вам больше не нужна, сударь? — спросила Сесиль, лицо которой носило следы только что пережитых потрясений.

— Нет, mademoiselle, идите с Богом.

Следователь позвонил и спросил у вошедшего слуги, не приходил ли кто-нибудь.

— Да, сударь, какой-то военный с повесткой, вызванный в качестве свидетеля.

— Введите его и скажите, чтобы привели Оскара Риго.

В кабинет вошел больничный сторож Мишо. Он в полнейшем смущении вертел в руках свое кепи.

— Подойдите поближе, мой друг, и не волнуйтесь. К чему такое смущение? Вы ведь ни в чем не замешаны, и, следовательно, вам бояться нечего.

Мишо неловко отдал честь.

— Слушаю-с, ваше благородие.

— Вы были в Марселе 11-го числа этого месяца?

— Был-с, ваше благородие, и раньше точно так же. Я был сторожем при больнице, но случилось, что марсельский климат не подошел моему темпераменту. Вот тогда-то я попросился перевестись в Париж, что мне и разрешили благосклонно.

— Не случилось ли чего-нибудь необыкновенного в том поезде, который привез вас из Марселя в Париж?

— Точно так-с, ваше благородие. Вышло немного неладно с одним штафиркой, которого заставили сделать налево кругом марш!

— Убийство?

— Да, нечто вроде, ваше благородие!

— Вы сидели в вагоне второго класса?

— Сбиты, как сельди в бочонке, не говоря худого слова, ваше благородие.

— Помните вы ваших спутников?

— Ну, еще бы, еще как отлично помню! Я сидел, три особы прекрасного пола, страшные хари, ну, и еще четыре человека, из которых один расчудесный малый! О, чтоб его черти побрали! Вот-то уж он посмешил меня! Просто я себе все животики надорвал, чуть кушак не лопнул! Ну, весельчак! Да он, впрочем, и говорил, что его зовут Весельчаком на родине! А она, родина-то, приходится у него в Париже.

— Вы с ним разговаривали?

— Как есть все время, ваше благородие! Я, как больничный сторож, никогда ночью глаз закрыть не могу. Вот он все время и рассказывал мне такие штуки, что я просто по полу катался. В Лионе мы выпили рюмочку в буфете, и я пригласил его к себе в Валь-де-Грас, чтобы в компании пропустить и другую.

— Этот человек не переходил в другой вагон за всю дорогу из Марселя до Парижа?

— И не думал! Да я и не пустил бы его, а непременно увязался бы вслед.

— Узнали бы вы теперь этого человека?

— Узнал ли бы я его?! Еще бы мне его не узнать! Он угощал меня такой толстой колбасой, которую купил в Марселе. Последний кусок мы слопали с ним в Лароше.

— А, вы ели в Лароше?

— Точно так-с, ваше благородие!

— Когда этот весельчак, как вы его называете, ел колбасу, он, вероятно, разрезал ее ножом?

— И еще каким чудесным ножом-то! Он мне рассказывал, что купил его в Марселе, а нож-то, он толковал, сработан в Париже.

Господин де Жеврэ взял со своего письменного стола нож, вырванный из раны Жака Бернье.

— Вот такой нож? — спросил он, обращаясь к сторожу.

— Именно такой. Мне так и кажется, что я вижу перед глазами его ножик. Да это его ножик и есть.

Как раз в то время, когда солдат говорил эти слова, в дверях кабинета показался Оскар в сопровождении двух конвойных.

Увидев его, Мишо вскочил со стула и побежал навстречу с радостным восклицанием:

— А вот и он, мой милый весельчак!

Он хотел было уже схватить его за руку, но его поразил вид конвойных, и он отступил на шаг с самым озадаченным видом.

— Позволь, позволь, это что такое? — заговорил он. — Да что же ты такое сделал?

— Ровно ничего, мой старый Мишо! — ответил Оскар Риго. — А дело-то вот в чем: меня обвиняют, что я будто бы убил одного пассажира в вагоне между Марселем и Парижем в ночь с 11 на 12 декабря! Ну, что ты на это скажешь, старина?

— Я скажу, что это совсем невозможно, потому что мы с тобой ни на минуту не расставались! — изумленно, но твердо отвечал служивый. — Уж коли у человека нет на совести другого греха, кроме этого, — обратился он к следователю, — то верьте мне, что он невиновен, как я сам! Честное слово военного человека, служащего в Валь-де-Грасе и состоящего на отличном счету у начальства!

Господин де Жеврэ казался убежденным.

— Хорошо, мой друг, вы можете идти, — сказал он.

— Слушаю-с, ваше благородие, и все-таки клянусь еще раз, что мы с ним ни на минутку не расставались!… Ну, до свидания, мой старый весельчак! Увидишь, что тебя скоро выпустят, и тогда, смотри не забудь, навести меня в Валь-де-Грасе. Мы с тобой опрокинем рюмашечку.

Луиджи нанял карету и велел ехать на улицу Монт-рейль, на свою старую квартиру.

Утром он уложил чемоданы и заплатил за комнату, которую занимал раньше недалеко от Пти-Полон.

Таким образом, он был совершенно готов к переезду и, погрузив чемоданы в карету, дал кучеру адрес своей новой резиденции.

Когда Сесиль вернулась из суда, доктора Пароли еще не было дома. Она заперлась у себя, попросив слугу доложить, как только он вернется.