Кровавое дело - Ксавье Монтепен

— С какой целью читали завещание?

— Не знаю и даже догадаться не могу! Мне кажется, если докажут виновность Анжель Бернье, то ни мать, ни дочь не воспользуются наследством…

— Ошибаешься!

— Как так?

— Мать, как недостойная, не может наследовать, это правда, но лишение не простирается на детей. Закон точен, и в статье 730 значится, что дети не лишаются права наследства за преступление отца или матери.

— Так, значит, несмотря ни на что, значительная часть капитала, принадлежащего мне по праву, перейдет к незаконной дочери этой негодяйки?

— Да, если только…

— Что?…

— Она не умрет.

— Это может случиться с минуты на минуту, потому что она еле дышит.

— Милая Сесиль, верьте мне! Поступите так, как я велел: притворитесь больной, лягте в постель, и все пойдет хорошо.

Пароли поцеловал Сесиль в лоб и ушел. Бригитта прибирала в квартире, когда молодая девушка ее позвала.

— Бедняжка Бригитта, мне нездоровится, и я боюсь совсем расхвораться, — сказала Сесиль.

— Захворать? — вскричала с огорчением верная служанка. — Но господин доктор только что вышел отсюда! Он обеспокоен?

— Да, он велел мне лечь в постель, и я должна исполнить его совет.

— Ах, Боже мой, Боже мой!

— Он, однако, надеется, что нет опасности, — сказала Сесиль. — Раздень меня.

Через десять минут по возвращении доктора в кабинет оружейник и Пароли беседовали с глазу на глаз. Луиджи давал отчет о происшествиях дня.

— Придумал ли ты, как избавиться от девочки? — спросил Анджело.

— Да, только нет никакой возможности действовать одному.

— Чтобы не было помощников! — с живостью произнес доктор. — Я доверяю только тебе и вовсе не желаю посвящать кого бы то ни было в мои дела.

— В таком случае сами помогите.

— Отчего бы и нет, если это меня не скомпрометирует? Что придется делать?

— Прежде всего увезти девочку с улицы Дам…

— Куда?

— В какое-нибудь отдаленное, пустынное место, в неизвестный дом…

— Так необходима карета?

— Конечно!

— Кучер станет опасным свидетелем.

— Можно это устроить иначе.

— Каким образом?

— Да очень просто: купив лошадь и карету. Позволите распорядиться по моему усмотрению?

— Да, ив деньгах недостатка не будет. У тебя есть на примете дом?

— Нет, но я скоро найду.

— Что там произойдет?

— Мне кажется, вы сами должны знать, так зачем же и спрашивать? Объяснение подобного рода вовсе не шуточное дело.

— Но, как бы ни было пусто и уединенно место, кто-нибудь может невзначай заметить приход и уход. Это досадно…

— Это неизбежно. Невозможно заманить девочку на улицу иначе, как днем, и придется где-нибудь дождаться ночи… В сумерки она не поверит, и все мои приготовления пропадут даром.

— Придумал ли ты предлог, чтобы выманить ее из дома?

— Да.

— Но вдруг она закричит, позовет на помощь?

— Нас будет двое, чтобы зажать ей рот.

Пароли задрожал.

— Мне! Показаться ей! — прошептал он.

— Что же вам от этого сделается, ведь вы уверены, что она вас больше не увидит?

— Сколько денег тебе нужно?

— Да пока у меня довольно, потом сочтемся. Предупреждаю, что мы будем «работать» не в этой одежде, а наденем какие-нибудь фантастические костюмы; но отсюда невозможно выйти переряженными, так придется найти в Париже удобное местечко…

— У меня есть…

— Где?

— На улице де Курсель.

— В двух шагах от Батиньоля. Превосходно! Я сейчас займусь поисками дома, куда мы свезем девочку, и надеюсь все закончить через три дня, может быть, даже раньше.

— Да, скажи-ка мне…

— Что прикажете?

— Ты мне говорил, что по обязанности проводишь вечера за кулисами театра Батиньоль?

— Да.

— Знаешь ты молоденькую актрису этого театра по фамилии Дортиль?

— Отлично знаю. Она замечательно красива, но таланта ни на грош. Она ingenu, но претендует на первые роли: о, это тонкая плутовка! В настоящее время она гастролирует в провинции, ее мать — консьержка.

— Да, она служит в том доме, где я снимаю квартиру на всякий случай.

— Это ничего не значит, она меня вовсе не знает!

Луиджи ушел, а Пароли открыл маленький шкаф, откуда несколько дней назад вынимал лекарство для оружейника. Он взял с одной из полок пустой пузырек и поставил его на письменный стол, потом, подумав, направился к книжному шкафу и выбрал одну из книг, в чтение которой и погрузился.

Время от времени он приостанавливался и записывал на клочке бумаги сложные вычисления. Его занятие длилось не меньше часа. Потом Пароли встал, взял пустой пузырек и вернулся к открытому шкафу.

Около трети пузырька он наполнил дистиллированной водой, в которую влил три капли из маленького флакончика, две капли из другого, и только одну — из третьего. Анджело закупорил пузырек стеклянной пробкой, взболтал как можно тщательнее, посмотрел на свет, желая удостовериться в прозрачности жидкости, положил его в карман и вышел из кабинета с намерением пройти к Сесиль.

— Приготовили вы для меня питье? — спросила она.

— Да, я его принес.

И с этими словами он вынул из кармана пузырек, взял стакан, опустил в него кусок сахара, налил несколько капель воды и помешал ложкой, чтобы образовался сироп.

После этого он вылил в стакан приготовленную жидкость, снова взболтал и подал Сесиль. Девушка видимо колебалась.

— Неужели вы боитесь? Разве вы не доверяете мне?

— Вы хорошо знаете, мой друг, что вполне доверяю, — прошептала Сесиль, — но средства подобного рода всегда опасны, вдруг я умру…

— Милое дитя, неужели вы думаете, я бы его подал, если бы не был вполне уверен в его безопасности? Ведь вы знаете, как сильно я вас люблю. Пейте же спокойно!

Колебание Сесиль длилось не более минуты: она протянула руку, взяла стакан и залпом выпила.

— Видите, как я вам верю, — сказала она, отдавая стакан Пароли, который вылил в камин оставшиеся капли и поставил его на стол. Затем Анджело обнадежил молодую девушку и ушел, вполне уверенный, что его лекарство окажет свое действие.

День прошел без особых приключений, а на следующее утро, к часу пополудни, Пароли должен был явиться к мировому судье. Все лица, входившие в состав семейного совета, были извещены заранее и потому за пять минут до назначенного часа оказались в полном сборе, считая и господина де Жеврэ.

Пароли выглядел соответственно обстоятельствам. Его лицо выражало сильнейшую озабоченность. Следователь сейчас же обратил внимание на его мрачное настроение.

— Что с вами, любезный доктор? — спросил он, отведя его подальше. — Здоровы ли вы?

— Я очень опечален и напуган.

— Не сочтите за нескромность мой вопрос о причине вашего огорчения.

— Mademoiselle Бернье присутствовала вчера в вашем кабинете при ужасной сцене, сильно ее взволновавшей.

— В самом деле, я никак не мог предвидеть, что случится.

— Волнение в связи с падением, случившимся с нею при выходе из суда, угрожает ее жизни большой опасностью.

Следователь с испугом воскликнул:

— Боже мой! Что вы говорите! Mademoiselle Бернье упала? Не ушиблась ли она?

Пароли понизил голос:

— Она ужасно страдает: я провел ночь у ее изголовья и опасаюсь дурных последствий.

— Ах, бедняжка! Неужели она в самом деле в опасности?

— Да, я сделал все, от меня зависящее, но ее жизнь висит на волоске…

— Доктор, вы ее спасете!

— Дай Бог! Я так сильно люблю ее, что, если она умрет, у меня не хватит мужества жить…

— Повторяю вам, вы ее спасете, и знаете пословицу: «Нет худа без добра»; несчастье, случившееся с mademoiselle Бернье, развяжет вам руки… вы меня понимаете?

— Да, мой друг, понимаю, — прошептал итальянец, крепко пожимая руку де Жеврэ, — но страдания бедняжки разрывают мне сердце. Нашли ли вы наконец соучастника?

— Увы, еще нет, до сих пор истинный сообщник еще не найден.

— Анжель Бернье назовет его по имени не сегодня, так завтра, стоит только вооружиться терпением. Да, впрочем, и сам преступник, верно, промахнется: захочет снестись с нею, повидаться или написать… да, может быть, он уже это сделал…

— Это невозможно! — с живостью ответил де Жеврэ. — Со вчерашнего дня Анжель содержится в тюрьме Сен-Лазар, славящейся своими строгими правилами. Там запрещены свидания или переписка без дозволения высшего начальства.

— Знаете, если будут просить, надо дозволить, — возразил Пароли, — это поможет раскрыть тайну.

— Мне больше нет надобности вызывать mademoiselle Сесиль, можно похоронить Жака Бернье.

В эту минуту вошли с докладом, что мировой судья ожидает членов семейного совета. Заседание длилось не более получаса. Пароли, которого все превозносили до небес, был объявлен опекуном. Среди свидетелей этой сцены один только Жервазони не разделял всеобщего энтузиазма. Зная с давних пор в высшей степени эгоистическую натуру своего земляка, он спрашивал себя: какая тайная пружина заставляет его действовать как преданного человека?