Уинстон Черчилль: Власть воображения - Франсуа Керсоди

Поль Рейно и в самом деле приободрился и на следующий день принял решительные меры: освободил Даладье от его обязанностей, лично возглавив Военное министерство, назначил маршала Анри Филиппа Петена вице-президентом Совета и, главное, заменил Гамелена на генерала Максима Вейгана. Могло ли все это остановить продвижение немцев? Разумеется, нет, ибо армия и генералы Франции принадлежали к ушедшей эпохе Первой мировой войны: под Ретелем, в Шарлеруа и Сент-Квентине немецкие танки сметали все на своем пути; французские танки пытались контратаковать, но, действуя в составе небольших подразделений и лишенные радиосвязи и воздушного прикрытия, они понесли тяжелые потери и скоро сгинули в пучине всеобщего отступления. На Сомме немецкие колонны вместо того, чтобы продолжить триумфальное шествие на юг, повернули на запад и уже угрожали Амьену и Аббевилю. На севере в результате немецкого прорыва союзнические войска оказались отрезанными, но приказ нанести удар в основание клина не был отдан своевременно, и хотя 19 мая генерал Гамелен приказал северным армиям пробиваться на юг, сменивший его на следующий день генерал Вейган отменил это распоряжение. Когда 21 мая уже сам Вейган отдал приказ атаковать противника, союзнический фронт неудержимо разваливался и командующий британским корпусом лорд Горт планировал отступать к Дюнкерку.

К Черчиллю в Лондон поступала самая противоречивая информация о разворачивавшихся боях, и он мог только делиться с Вейганом своими соображениями и рекомендовать генералу Джону Горту следовать директивам французского командования. Но лорд Горт не получал от французского командования никаких директив, а Вейгану было безразлично мнение Черчилля. Кроме того, поддерживать сообщение между французами и британцами было делом воистину мучительным, и Черчилль не переставал ругать «связь, которая не связывает». Он вернулся в Париж 22 мая и, одобрив план наступления, выразил обеспокоенность проволочками и задержками при его исполнении. К тому времени немцы уже подошли к Аббевилю и заняли Булонь, тогда как за Соммой топтались на месте двадцать французских дивизий, среди которых была и 4-я кирасирская генерала Шарля де Голля. Последняя получила, наконец, приказ атаковать основание немецкого клина южнее Аббевиля и перешла в наступление 26 мая, имея в своем распоряжении сто сорок танков и шесть батальонов пехоты. Дивизия смогла прорвать оборону противника, но достигнутый успех не удалось развить из-за отсутствия подкреплений и воздушного прикрытия.

С этого момента кампанию на севере можно было считать проигранной. На союзнические дивизии, загнанные в ловушку, с трех сторон – с запада, юга и севера – обрушились немецкие танки. 28 мая капитулировала бельгийская армия. Накануне Военное министерство приказало лорду Горту прорваться к побережью и эвакуировать как можно больше людей; французские войска следовали за британцами слишком медленно, и пять дивизий попали в окружение у Лилля[157]. 30 мая сильно потрепанные британские части и уцелевшая половина 1-й французской армии вышли к передовому рубежу обороны у Дюнкерка. Началась гигантская операция по эвакуации войск, в которой были задействованы все имевшиеся суда и большая часть самолетов Королевских ВВС. Черчилль лично контролировал операцию на каждом этапе, давал прямые указания лорду Горту и даже снова возвращался в Париж 31 мая, чтобы не допустить ссор и взаимных обвинений между французами и англичанами; он настаивал, чтобы эвакуация происходила на равных условиях, «рука под руку»[158].

В первых числах июня операция «Динамо», проведенная в немыслимых условиях, чудом увенчалась успехом: рассчитывая спасти порядка двадцати пяти тысяч человек, сумели вывезти триста пятьдесят тысяч, правда бросив на берегу всю технику и тяжелое вооружение[159]. Французы лишились трети своей армии, а оставшиеся силы были дезорганизованы; у англичан во Франции осталось всего две сильно потрепанные дивизии; в Норвегии части союзнического экспедиционного корпуса смогли 28 мая взять Нарвик, но его пришлось оставить уже на следующий день, поскольку люди и техника теперь были нужны для обороны самой Англии, оказавшейся после череды поражений ужасно уязвимой: все силы Альбиона составляли теперь три пехотные дивизии, четыреста пятьдесят танков, пятьсот орудий и двадцать девять эскадрилий истребительной авиации. Остальные части находились «в процессе обучения» и были в буквальном смысле безоружны.

В Лондоне премьер-министру ежечасно докладывали обстановку на фронтах. В течение всего дня и до глубокой ночи, в кабинете, в машине, в поезде, в кровати и даже в ванной он диктовал сотни приказов и распоряжений комитету начальников штабов и различным министерствам и ведомствам; последние три месяца он завел привычку приклеивать на свои директивы маленькие красные листки с пометкой: «Action this Day!»[160], которые наводили страх даже на самых отчаянных разгильдяев и гарантировали наискорейшее исполнение. Предстояло сформировать новую армию из осколков старой и превратить любого подданного Его Величества в стойкого бойца. 4 июня, сообщая депутатам палаты общин об успехе эвакуации войск из Дюнкерка, он произнес бессмертные слова: «Нам не следует считать эту операцию победой; в войнах не побеждают эвакуациями. […] Мы пойдем до конца, мы будем сражаться во Франции, мы будем сражаться на морях и в океанах, мы будем сражаться с растущей уверенностью и растущей силой в воздухе, мы будем защищать наш остров, чего бы это нам ни стоило, мы будем сражаться на берегу, мы будем сражаться на посадочных площадках, мы будем сражаться в полях и на улицах, мы будем сражаться в горах, мы никогда не сдадимся! И даже если наш остров или большая часть его окажется захваченной и задушенной голодом, чего лично я не допускаю ни на секунду, то тогда наша заокеанская империя силами флота продолжит борьбу, пока Провидению не будет угодно, чтобы Новый Свет со всеми его ресурсами и мощью пришел на помощь и освободил Старый».

Речь произвела огромное впечатление, даже среди лейбористов многие депутаты не могли сдержать слез. Но несмотря на заявление, что британский народ готов сражаться «долгие годы, если потребуется, и в полном одиночестве, если придется», Черчилль считал, что у его страны сохраняются моральные обязательства перед Францией. Еще до завершения эвакуации Дюнкерка он распорядился восстановить экспедиционный корпус и отправить его во Францию как можно скорее. Он также решил перевести туда еще две эскадрильи истребителей. Тем временем положение на фронте не переставало ухудшаться: 6 июня сто немецких дивизий перешли в наступление на Сомме и Эзне; западнее под угрозой оказались Руан и Гавр. В тот день Черчилль позвонил своему старому товарищу генералу Спирсу, который, как и в 1915 г., был офицером связи при французском командовании: «Имеется ли настоящий план сражения? Что французы намерены предпринять в случае прорыва их обороны? Стоит ли всерьез относиться к проекту создания оборонительных рубежей в Бретани? Есть ли иное решение?» Спирс отметит: «Его доверие к французскому командованию сильно пошатнулось. […] Он разочарован, неуверен и недоволен». И это так, тем более что британский посланник Кэмпбелл доносил из Парижа, что французское правительство на всех уровнях поражено капитулянтскими настроениями, развитию которых способствовали быстрое продвижение немецкой армии, угрожавшей теперь уже самой столице, и объявление 10 июня войны Италией, усугубившее и без того тяжелое положение.