Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

совершенно не сможет двигаться, приводила его мгновениями в отчаяние. Однако он всё же шёл. Беглецы поднялись до такой высоты, где местами ещё лежал снег. Приходилось обходить обширные снежные поля, ибо снег уже был зернистый и не держал человека.

Незадолго до рассвета вышли на большую дорогу, по которой жители возили вьюками лес в город. Неподалёку уже начинались сплошные горные леса. Василий Михайлович решил воспользоваться этим путём, чтобы до рассвета добраться до леса и там укрыться до ночи. Но не успели беглецы сделать и сотни шагов, как матрос Васильев, оглянувшись, вдруг тревожно прошептал:

– Глядите, глядите, за нами погоня! Верховые с фонарями!

С этими словами он бросился вниз в глубокий овраг. Все устремились за ним. Но склоны оврага были лишены какой-либо растительности, и спрятаться было негде. Между тем начинало светать. В овраге лежало много снега, на котором особенно чётко должны были выделяться чёрные фигуры людей. С минуты на минуту беглецы ждали, что верховые появятся на верхнем краю оврага. Но те не появлялись.

И вот наступил день, а беглецы, сбившись в кучу, беспомощно топтались в снегу на открытом месте. Тщетно искали они, где бы можно было укрыться. Наконец на противоположном склоне оврага Василий Михайлович заметил тёмное отверстие. Возможно, то был вход в пещеру.

– За мной! – скомандовал он и, преодолевая боль, стал быстро спускаться вниз.

Действительно, то был вход в пещеру, но у самого входа в неё с горы низвергался сильный, пенистый и шумный водопад, который выбил в снегу яму до земли глубиною сажени в полторы. Попасть в пещеру было весьма трудно. Это удалось лишь с помощью молодого деревца, росшего у самого входа в неё. Хлебников первый схватился за ствол дерева и прыгнул. За ним последовали остальные, рискуя, что деревцо вот-вот вырвется с корнем и прыгающий полетит в яму, вырытую водопадом, откуда возврата уже не могло быть.

Василий Михайлович мог попасть в пещеру лишь с помощью товарищей. Они втащили его туда с большим трудом. Стиснув зубы от боли, почти без чувств, он повалился на мелкий рассыпавшийся плитняк, которым была забита низкая пещера. С каменных стен её стекали струйки прозрачной горной воды. Беглецам едва удалось разместиться, да и то полулёжа, чуть не касаясь каменного свода головами. Дно пещеры было покато к выходу, и заполнявший его плитняк при малейшем движении сползал вниз, увлекая людей за собой. Поэтому приходилось лежать неподвижно.

В этом каменном мешке было холодно, как в леднике. Вскоре беглецов охватила дрожь, но они терпеливо лежали на влажных камнях, прислушиваясь к каждому шороху. Однако всё было спокойно: погони не было. У входа в пещеру шумел водопад, а из далёкого леса долетал едва уловимый стук топора.

Вдруг послышался звук катящихся с горы мелких камней. Беглецы насторожились, схватившись за ножи, а Василий Михайлович – за своё копьё, сделанное им из ржавого долота, насаженного на палку. Вскоре послышались осторожные, но быстро приближающиеся шаги.

– Погоня! – прошептал Хлебников.

Все ожидали увидеть японских солдат и держали наготове оружие, решив не сдаваться живыми. Но вместо солдат в просвете пещеры появился стройный силуэт красавца-оленя. Почуяв людей, он испуганно и громко храпнул и на мгновенье замер на месте. Но тотчас же, сверкнув большими чёрными глазами, расширенными от испуга, закинул на спину точёную голову с огромными ветвистыми рогами; тело его напряглось и мгновенно исчезло в лёгком броске. Лишь посыпавшиеся из-под его ног мелкие камни говорили о том, что это было не видение, а подлинный обитатель горных лесов.

– Напугал-то как, окаянный! – засмеялся Шкаев, первый пришедший в себя. – А хорош!

– Вот бы нам такую дичину на харчи! – вздохнул Макаров.

В пещере беглецы пролежали до вечера. Затем вылезли прежним путём, прыгая и держась за деревцо. Все дрожали от холода и были измучены до последней степени и ходьбой, и голодом, ибо берегли те жалкие крохи, которые удалось урвать от скудного тюремного пайка.

– Что-то теперь делается в тюрьме? Наверно, взялись уже за наших караульных да за Алексея-курильца, – предположил Симанов.

– Теперь мы бы ужинали… – вздохнул Васильев, любитель поесть, часто говоривший и в тюрьме о харчах.

– Ай по редьке соскучился? – с укоризной в голосе спросил его Шкаев.

Васильев не ответил.

Василий Михайлович сидел на земле и смотрел вверх, отыскивая Полярную звезду. Во всё небо уже горели звёзды, но теперь они были неприветливые, холодные, чужие.

– Куда будем путь держать? – спросил Хлебников.

– По-прежнему на север, – отвечал Василий Михайлович, с трудом поднимаясь и морщась от боли в ноге.

Начали подниматься на высокую гору, над которой чуть приметно мерцала Полярная звезда. Боль в ноге делалась всё сильнее. Головнин видел, что является помехой товарищам, и, остановившись, сказал им:

– Друзья мои! Идти дальше я не в силах и могу всех вас погубить. Именем бога прошу вас, оставьте меня одного умереть в этой пустыне. Пусть вас ведёт Андрей Ильич.

– Бог с вами, Василий Михайлович! – воскликнул Хлебников с таким искренним возмущением и испугом, что Головнин был растроган. – За кого вы меня почитаете? Я скорее умру здесь, но не оставлю вас.

– Зачем такие слова говорить, ваше высокоблагородие Василий Михайлович! Разве мы можем покинуть своего начальника в беде? – с горячим чувством отозвался Шкаев. – Что мы скажем нашим товарищам на «Диане», ежели придём без вас?

– Не оставим мы тебя, Василий Михайлович, пока ты жив, – подхватил Макаров. – Люди мы тоже, чай, да и присягу давали.

– Пока живы будем, не покинем тебя, – подтвердили и Симанов с Васильевым.

Эти слова обрадовали и тронули Василия Михайловича так сильно, что даже боль в ноге, казалось ему, стала утихать.

– Берите меня за кушак, Василий Михайлович, и пойдём помаленьку, – предложил Макаров, подставляя Головнину свою могучую спину. – Будем останавливаться тебя ради почаще, одни не уйдём.

– Ну спасибо, братцы, – сказал Головнин со слезами на глазах. – Я этого никогда не забуду.

И, ухватившись за ремень Макарова, он заковылял за ним. Но видя, как тяжело приходится матросу, ослабевшему от голода и ходьбы, Василий Михайлович, не раз останавливаясь и опускаясь на землю, говорил ему:

– Оставь меня, друг, и иди. Больше нет моих сил мучить тебя. Ты сам бредёшь из последнего. Уходи, Спиридон, прошу тебя.

Но матрос молча садился рядом с ним и со спокойной твёрдостью говорил полушутя:

– Ну и я посижу с тобой, Василий Михайлович. Без тебя и у меня ноги не идут.

Головнин поднимался и снова брался за ремень Макарова.

Ночью шли тем самым оврагом, где накануне видели погоню. К рассвету добрались до высокого густого