Идеи с границы познания. Эйнштейн, Гёдель и философия науки - Джим Холт

как доказать обратное – что то или иное утверждение безнадежно мутно и, следовательно, представляет собой чушь? Можно прибегнуть к такому приему: добавить к утверждению отрицание и посмотреть, станет ли оно от этого правдоподобнее. Если нет, это утверждение – чушь. Кстати, Хайдеггер как-то раз был очень близок к тому, чтобы так поступить. В четвертом издании своего трактата «Что такое метафизика?», вышедшем в 1943 году, он утверждает: «Сущее может быть истинным существом». В пятом издании (1949) эта фраза выглядит иначе: «Истинным существом никогда не бывает то или иное сущее».

Франкфурт признает, что чушь высшего сорта – особая разновидность, но не считает, что она так уж опасна по сравнению с той чушью, которую он изучает. Подлинно бессмысленный дискурс может «приводить в ярость», говорит он, но едва ли его станут воспринимать всерьез достаточно долго, даже в академическом мире. А вот чушь, безразличная к истине, гораздо коварнее, утверждает Франкфурт, поскольку «цивилизованный образ жизни и существование институций, необходимых для его поддержания, фундаментально зависят от уважения к различию между истинным и ложным».

Насколько страшен тот, кто говорит чушь? Это зависит от того, насколько ценна правдивость. Когда Франкфурт отмечает, что без правдивости невозможно сохранить доверие, на котором строится общественная кооперация, он имеет в виду инструментальную ценность истины. А ценна ли она сама по себе – отдельный вопрос. Прибегнем к аналогии: предположим, хорошо функционирующее общество зависит от веры в Бога, и при этом неважно, есть ли Бог на самом деле. Кто-нибудь склонный к мятежным умонастроениям может усомниться в существовании Бога, не слишком заботясь о том, как это скажется на общественной морали. Точно так же можно относиться к вопросу об истине. Как отметил философ Бернард Уильямс в книге, опубликованной в 2002 году, незадолго до его смерти, подозрительное отношение к истине стало заметным течением в современной мысли. Уильямс полагал, что это прискорбно. «Если по-настоящему не убежден в существовании истины, к чему на самом деле влечет тебя страсть к истинности?»

Идея, что можно сомневаться в существовании истины, на первый взгляд дикая. Никто в здравом уме и твердой памяти не сомневается, что истинное и ложное различаются очень четко, если речь идет об утверждениях вроде «У Саддама было оружие массового поражения», «Выбросы углекислого газа влияют на изменения климата» или «Котик сел на коврик». Но когда речь заходит о более интересных предпосылках – утверждениях о том, что хорошо и что плохо, суждениях о красоте, великих исторических нарративах, рассуждениях о возможном, научных утверждениях о том, что невозможно наблюдать, – отстоять объективность истины становится труднее. «Отрицатели» истины, как называет их Уильямс, настаивают, что каждый из нас – пленник своей точки зрения, мы сочиняем истории о мире и пытаемся навязать их другим из стремления к власти.

Линия фронта между отрицателями и поборниками абсолютной истины извита довольно причудливо. На стороне защитников истины можно обнаружить папу римского на покое Бенедикта XVI, который твердо убежден, что моральные истины соответствуют божественным заповедям, и всячески клеймит явление, которое, как ни странно, называет «диктатурой релятивизма». На стороне «сойдет все что угодно» можно обнаружить того члена администрации Джорджа Буша-младшего, который высмеял идею объективных доказательств, заявив: «Теперь мы – империя и своими действиями создаем новую реальность». Из философов на стороне антиистины оказываются европейские постструктуралисты, в том числе Жан Бодрийяр и Жак Деррида. Казалось бы, их непримиримые противники в Британии и США, занимающиеся так называемой аналитической философией, должны оказаться в лагере поборников истины. Однако, как заметил Саймон Блекберн в своей книге 2005 года «Истина. Путеводитель» (Blackburn, S., Truth: A Guide), «брендовые» англоязычные философы последних пятидесяти лет – Витгенштейн, У. Куайн, Томас Кун, Дональд Дэвидсон, Ричард Рорти – разработали мощные линии аргументации, которые, по всей видимости, опровергают общепринятое понятие истинности как соответствия реальности. И в самом деле, пишет Блекберн, «практически все тенденции в последнем поколении серьезных философов всячески поддерживают обстановку “сойдет все что угодно”» – ту самую обстановку, в которой процветает чушь.

Блекберн – профессор философии в Кембриджском университете и стремится быть на стороне поборников истины. Но при этом он хотел бы воздать должное и противнику. В своей книге он скрупулезно разбирает множество форм, которое принимает борьба с истиной, восходящая еще к философу Протагору, чьи знаменитые слова «Человек есть мера всех вещей» приводит Сократ как выражение опасного релятивизма. Релятивизм в его простейшей форме несложно опровергнуть. Возьмем хотя бы вариант, который между делом предложил когда-то Ричард Рорти: «Истина – это то, что вам спустят ваши современники». Беда в том, что современные американцы и европейцы не спустят вам такого описания истины, поскольку оно не может быть истинным по его же стандартам (в том же духе высказывался и Сидни Мордженбессер, когда желчно критиковал прагматизм, который, вообще говоря, приравнивает истину к полезности: «В теории все это прекрасно, но на практике не работает»).

Кроме того, часто слышатся жалобы, что истина в целом от нас всегда ускользает. Верно, говорит Блекберн, но и частичные истины могут быть совершенно объективными. Он цитирует остроумный ответ Клемансо скептикам, которые спросили, что скажут историки будущего о Первой мировой войне: «Они не скажут, что Бельгия захватила Германию».

Если релятивизму нужен броский лозунг, им может послужить афоризм Ницше «Нет никаких фактов, только интерпретации». Ницше был склонен писать так, словно истину создают, а не открывают, и весь вопрос в том, как заставить других разделить наши представления, а не как привести эти представления в соответствие с реальностью. Другое высказывание Ницше гласит: «Истины – иллюзии, о которых мы забыли, что они иллюзии». Если это так, едва ли можно считать того, кто говорит чушь, таким же злодеем, как того, кто искажает истину. Вероятно, перефразируя Ницше, истина – та же чушь, утратившая подозрительный запашок коровьего навоза. Блекберн относится к Ницше неоднозначно, поскольку тот, если бы не его «незаурядное остроумие», мог бы считаться «главным занудой в философии». Однако, замечает Блекберн, на сегодня Ницше – самый влиятельный из великих философов, не говоря уже о титуле «покровителя постмодернизма», так что с ним приходится бороться. Среди самых печально знаменитых доктрин Ницше – перспективизм, мысль, что все мы обречены взирать на мир искаженно и ограниченно, со своей точки зрения, определяемой нашими ценностями и интересами. Привела ли эта доктрина самого Ницше к отрицанию истины, вопрос спорный: в его зрелых сочинениях, по крайней мере, он с презрением отзывается лишь об идее метафизической истины, но не о ее исторической и научной разновидностях. Тем не менее Блекберн обвиняет