Идеи с границы познания. Эйнштейн, Гёдель и философия науки - Джим Холт

взбудоражил англоязычный философский мир новой теорией референции, зачатки которой предвосхитила Рут Маркус еще на четверть века раньше. Вопрос, который задал Смит, очень важен для истории идей. Но остается ли новая теория референции живой областью исследований и поныне?

– Да, конечно, – говорит мне Скотт Сомс. – Тезисы, представленные в «Тождестве и необходимости», играют важнейшую роль в развитии философии. Они положили начало новым областям философии сознания – например, изучению роли веры и желания в объяснении поведения.

Но не все с ним согласны.

– В конце семидесятых и в восьмидесятые в журналах было полно статей о философских аспектах модальной логики и ее выводах относительно истины и референции, – говорит Барри Левер, философ из Университета имени Ратджерса. – Теперь их почти не увидишь.

Роберт Соломон тоже говорит об этом не без желчи:

– Если начинаются споры, кому первому пришла в голову та или иная идея, значит, философскому направлению конец. Сейчас даже стыдно вспоминать все эти рассуждения о возможных мирах, жестких десигнаторах и естественных видах. Они занимают квадратный миллиметр в квадратном сантиметре, составляющем узкую область философии языка, – крошечная точка на гектаре философии в целом.

– Да что он знает?! – вопит Крипке в ответ. – Он же феноменолог!

Но и в самом деле философское мировоззрение, которое предполагает новая теория референции, в сегодняшнем интеллектуальном мире считается самым что ни на есть немодным. Подумать только – считать внешний мир реальным, полным объектов, обладающих сущностями, и об этих сущностях говорят не поэты и не феноменологи, а ученые![52]

В последние десять лет о Крипке почти ничего не слышно. В философском мире вокруг него так и роятся слухи, предположения и противоречия, а за его пределами он практически не известен. Когда я упоминал его в разговорах со знакомыми литературными критиками, политологами, учеными и интеллектуалами из других областей, не имеющих отношения к философии, обычно мне отвечали: «Крипке? А, да, слышал о таком. Это его портрет сто лет назад напечатали на обложке The New York Times Magazine»[53]. Люди, способные в мельчайших подробностях обсуждать философию Ричарда Рорти, не способны вспомнить ни единой идеи, хотя бы смутно ассоциируемой с именем Крипке. С этим именем собственным почти не связано описаний, в нем нет никакого «смысла по Фреге». Переживет ли Крипке свое время? Запомнят ли потомки его имя?

Все это заставляет вспомнить другой отрывок из «Тождества и необходимости»: «Возьмем, к примеру, Ричарда Фейнмана, на которого многие из нас вполне могут сослаться. Это ведущий современный физик. Все здесь, не сомневаюсь, могут рассказать, в чем заключается суть теорий Фейнмана и чем они отличаются от теорий Гелл-Мана. Однако обычный прохожий, не обладающий такими способностями, тоже может употреблять имя “Фейнман”. Если его спросят, кто это, он скажет: “Какой-то физик вроде бы”. Возможно, он не думает, что таким образом дает описание уникального человека. Я по-прежнему считаю, что он применяет имя собственное “Фейнман” как фамилию Фейнмана»[54].

Подобным же образом, если новая теория референции верна, первый попавшийся ученый может употреблять фамилию «Крипке» для референции к Крипке, даже если все, что он может сказать, – что это «какой-то философ». А если новая теория референции ошибочна? Если имена эквивалентны описаниям? В этом случае, говоря о «Крипке», мы говорим об «авторе новой теории референции». А тогда мы можем быть абсолютно уверены, что Квентин Смит неправ, ведь тогда то, что автор теории – Крипке, становится необходимой истиной. И лишь в каком-нибудь возможном мире «Крипке» – это на самом деле Маркус.

Постскриптум

Стоит сказать пару слов о последствиях этого диспута и публикации моего рассказа о нем (в Lingua Franca). Хотя Рут Баркан Маркус вежливо отклоняла мои просьбы о личном общении, когда я писал эту статью, после ее публикации она оказалась щедрым корреспондентом – и по телефону, и в переписке. Она призналась, что моя статья ей понравилась, хотя не одобрила эпитет «зачаточный» применительно к некоторым ее идеям.

Крипке тоже, по всей видимости, счел мой отчет в целом достаточно точным, судя по последующим телефонным звонкам. Крипке и Маркус относились друг к другу со сдержанной подозрительностью, о которой охотно рассказывали. Мысль, что я, пусть и ненадолго, стал наперсником сразу двух незаурядных личностей, кружила мне голову.

В философском мире в целом мнения об этой истории в основном соответствуют выводу из моей статьи: некоторые ключевые понятия новой теории референции действительно присутствовали в работе Маркус, и ее роль как основоположника этой теории незаслуженно забыта, но Крипке настолько обогатил эти идеи и делал из них такие чудесные метафизические выводы, что это само по себе оригинальное достижение, а не присвоение чужих заслуг. Что же касается Квентина Смита, впоследствии о нем высказывали суждения куда резче моих. В литературном приложении к The Times за 9 февраля 2001 года философ Стивен Нил назвал работу Смита по анализу относительного вклада Крипке и Маркус «путаной» и «не стоящей обсуждения» и добавил, что Смиту эта задача с философской точки зрения оказалась «не под силу».

Итак, вопрос в том, кому принадлежит открытие совокупности идей под названием «новая теория референции», ответа пока не получил, но все же со времени скандала приблизился к консенсусу. А как же сами идеи? Сохранили ли они живость и важность? Действительно ли «Крипковская революция», которой уже полвека, надолго обеспечила философам новый подход к центральным вопросам метафизики и эпистемологии?

Преданные сторонники теории вроде Скотта Сомса утверждают, что обеспечила. В своем объемистом двухтомном историческом труде «Философский анализ в XX веке» (Soames, S., Philosophical Analysis in the Twentieth Century), вышедшем через десять лет после диспута, Сомс приписывает Крипке заслугу возвращения в профессиональную философию мысли о важности интуитивных догадок, основанных на дофилософских соображениях, например, интуитивной догадки, восходящей к Аристотелю, что все в мире обладает реальными сущностями. Именно благодаря Крипке, утверждает Сомс, сегодняшние философы могут, не краснея, рассуждать о «естественных видах» и «необходимой истине».

Ричард Рорти в своей рецензии на труд Сомса в London Review of Books попытался усомниться в столь громких заявлениях и предположил, что если Крипке и возродил эссенциализм, это будет «краткосрочным реакционистским увлечением». Однако Рорти, возможно, принимает желаемое за действительное, поскольку предпочитает иной стиль философии, не такой профессиональный и технический, и больше склоняется к европейской традиции контакта с широкими культурными вопросами. (Сам Рорти когда-то был заметной фигурой в аналитической философии, но в последнее время коллеги его практически не упоминают.) Даже те философы, которые скептически относятся к ценности вклада Крипке, признают его авторитет. «Пожалуй, все согласны, что труды Крипке