Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век... - Арсений Замостьянов

Решительные меры оказались спасительными: голод удалось пресечь. Местная же шляхта Державина возненавидела, его обвиняли в «потворстве простому народу».

Возглавил это движение председатель Могилевского магистрата, статский советник Иосиф Заранек, которого Державин упрямо называл Зарянкой. Он и его единомышленники направили в Петербург несколько доносов на Державина, составленных не без искусства. Но император в те дни восхищался энергией и честностью старика Державина: на Гаврилу Романовича посыпались награды. Чин действительного статского советника, командорский крест Святого Иоанна Иерусалимского… Павел ненавидел волокиту — а Державин действовал быстро и результативно, это было видно даже из Петербурга. Доносчиков схватили и привезли на берега Невы для расправы. Заранека сослали в Тобольск, в ссылку, откуда его вызволят только при Александре I — кстати говоря, по ходатайству Державина. Павел в те дни готов был потворствовать «черни», лишь бы взять в кулак разболтавшуюся шляхту.

Заметим, что Гаврила Романович и здесь не оправдал надежды Кутайсова, не дал ему возможность за бесценок прикупить земель… Влиятельный камердинер государя уже прибегал к помощи еврейского капитала, чтобы, в обход Державина, получить имения покойного Зорича…

Державин присматривался к еврейским промыслам. Евреев он называл жидами, тогда это не звучало уничижительно. Его пугала отчуждённость этого народа от Российской империи — на уровне быта, культуры, наконец, религии. Пугали спаенность евреев, их неизбежное презрение по отношению к русским, белорусам, полякам… В Витебске Державин набросал капитальный труд — аналитическую записку «Мнение об отвращении в Белоруссии недостатка хлебного обузданием корыстных промыслов евреев, об их преобразовании и прочем». Записку эту чаще всего называют «Мнением о евреях».

Между прочим, Державин всерьёз задумался о психологии еврейского народа, в котором осознание собственной избранности переплелось с комплексами вечно гонимых изгоев. Эту прозорливость Державина, а также его идеи по уравнению еврейского народа с остальными народами империи высоко оценил историк литературы Ефим Эткинд[3]. Ведь Державин намеревался уничтожить диаспорные организации — кагалы, но не забывал и о просвещении евреев.

Россия была крестьянской страной, хлебопашество оставалось единственным массовым занятием в империи. Державин считал необходимым насильственное приобщение евреев к крестьянскому труду. При этом нужно было сломать уже сложившуюся еврейскую круговую поруку в винокурении и ростовщичестве. В Белоруссии Державин насчитал несколько тысяч сельских питейных шалманов. И все — в иудейских руках.

Державин знал, что такое пьянство. Понимал, чем чревата ситуация, когда винокуры «выманивают у крестьян хлеб попойками». Государственно мыслящий управленец не может наживаться на пороках, не имеет права равнодушно относиться к водочной торговле.

…Убедившись, что окрестьянить кагалы непросто, Державин пришёл к суровым выводам: «Словом, ежели вообще их нравы и поступки одобрить не можно, то нельзя правильного сделать заключения, чтоб Евреи в нынешнем их положении были добрые люди, а потому и добрыми подданными почтенны быть не могут, ибо известно, что единственно благонравный образ мыслей производит гражданские добродетели. А притом, как большая часть из них не имеют даже своих домов и могут переходить, при всяком случае, с места на место и в другие государства, нося всё своё имущество с собою, то и не можно признать их собственно принадлежащими Российскому государству. Многочисленность же их в Белоруссии, кроме вышеописанных вредных их качеств, по единой только уже несоразмерности с хлебопашцами, совершенно для страны сей тягостна. Между многими вышеописанными в первой части причинами, она есть единственно из главнейших, которая производит в сем краю недостаток в хлебе и в прочих съестных припасах».

Державин предложил уничтожить кагалы (по примеру Пруссии) во всех губерниях Российской империи, где таковые имеются.

«Кагалы — опасный status in statu (государство в государстве. — А. З.), которых благоустроенное политическое тело терпеть не долженствует: в Пруссии они уничтожены. Денежные сборы более к угнетению их народа, нежели к пользе служат, и по собственному их хвастовству, вино у корчмарей для простого народа, а деньги у кагальных для прочих, суть такие мечи, против которых редко кто устоит. Хазаки, коварный вымысел для содержания в единых их руках всех откупов и аренд, есть род самой вернейшей монополии. Херимы — непроницаемый, святотатственный покров самых ужаснейших злодеяний, ко вреду общему и частному свершаемых. Коледы — искусный грабёж, под видом приязни и дружеского посещения. Аренды, корчмы, факторства, торговля и все прочие вышеописанные их установления и деяния не что иное суть, как тонкие вымыслы, под видом прибылей и услуг ближним, истощать их имущество».

То есть, уничтожив диаспоры, нужно расселить евреев по разным областям империи или выдворить за кордон. Только так и можно уничтожить агрессивную спайку, приобщить их к труду. Ждал ли император Павел подобных советов? Едва ли. А как относились к державинским прожектам сами евреи? Конечно, они бросили все силы на борьбу со строптивым сенатором — даже специальный налог собирали в синагогах. Партия перешла в миттельшпиль, а остросюжетная развязка случится уже при императоре Александре.

РОДИНА

Гаврила Романович Державин первым произнёс слово «Родина» в значении «Отчизна». Не первым из поэтов, а вообще — первым. Это одна из его заслуг перед русским языком, да и перед народным самосознанием. Правда, у Державина речь идёт, как мы привыкли говорить, о малой родине.

Произошло это открытие не в торжественной оде, не в патриотическом гимне. Стихотворение «Арфа» скорее можно назвать элегией в духе Карамзина. Для Державина — на удивление печальные стихи, с почти унылым настроением. Звучит арфа, напоминает поэту о родных краях, туда стремится душа… В утраченные дни, в далёкую Казань. Эти строки он записал, отдыхая на Званке, в беспокойные павловские времена, в 1798 году:

Как весело внимать, когда с тобой онаПоет про родину, отечество драгое,И возвещает мне, как там цветет весна,Как время катится в Казани золотое!

О колыбель моих первоначальных дней,Невинности моей и юности обитель!Когда я освещусь опять твоей зарейИ твой по прежнему всегдашний буду житель?

Когда наследственны стада я буду зреть,Вас, дубы камские, от времени почтенны,По Волге между сел на парусах лететьИ гробы обнимать родителей священны?

Звучи, о арфа, ты все о Казани мне!Звучи, как Павел в ней явился благодатен!Мила нам добра весть о нашей стороне:Отечества и дым нам сладок и приятен.

Мы знаем, кто играл ему на арфе в званских краях — Пелагея Михайловна Бакунина, родственница настолько дальняя, что Державин не мог не замечать её очарования. Михаил Васильевич Бакунин, её отец, был женат на княжне Любови Петровне Мишецкой, сестра которой, Авдотья Петровна Дьякова, была матерью Дарьи Алексеевны Державиной. Четыре дочери Михаила Бакунина вдохновляли Державина то на шаловливые, то на возвышенные стихи.