В водовороте века. Мемуары. Том 3 - Ким Сен

— Если мы съедим вашу долю, то вы же останетесь голодными. Нам бы только переночевать, — сказал я.

Мы долго упирались. Похлебка не полезет в рот, если даже мы сядем за стол!

Тогда хозяин не на шутку обиделся:

— Где же это видано? Раз пришли к нам в гости, должны угощаться… Вы отказываетесь, думаете, что похлебка не вкусная. К сожалению, ничего другого у нас нет, кроме похлебки. Женушка, сбегай в огород и выдерни пару луковиц, да принеси еще одну чашку соевой пасты…

По велению мужа хозяйка принесла лук, соевую пасту и положила все это на стол.

Эти простые люди относились к нам так тепло, словно мы были их родственниками. До слез тронули меня их доброта и любезность. Мы сели за стол, но не могли ни к чему притронуться. Мною овладели думы о наших товарищах, которые несут охрану за околицей поселка.

— Большое спасибо! Я потом поужинаю, вы сами перекусите. А я навещу товарищей. Они остались за околицей…

— А сколько их там? — спросил обеспокоенный хозяин. Ведь если нагрянут еще гости, ему придется ломать голову — чем их накормить? Ведь осталась только одна миска жидкой каши.

— У нас там еще два товарища. Но вся беда в том, что у них ноги болят, им трудно ходить. Хозяин, правду ли говорят, что неподалеку отсюда есть гостиница?

— Есть-то есть. Отсюда, наверное, семь ли. Семь ли — это все равно что целых десять. Как с больными ногами они пройдут десять ли? Лучше пойдете туда завтра утром. Конечно, у нас ничего нет, кроме жидкой каши, но подкрепитесь тем, что есть, и укладывайтесь спать. Приведите и своих товарищей, что остались за околицей.

Я спросил хозяина дома, что он думает о помещике, что это за человек.

— Злой и очень скупой! — махнул рукой крестьянин и добавил. — Живет он, повернувшись спиной к односельчанам, но вот с полицейскими и чиновниками ой-ой-ой какие у него дружественные отношения! Совсем недавно, несколько дней назад, произошел в селе такой случай. Один юноша приходил из Кореи в гости к своим родственникам. Но ни с того ни с сего парня схватили и поволокли в полицейский участок. Там его избили, долго допрашивали. Отпустили домой полумертвым. И это тоже, вероятно, дело рук помещика.

Между тем уже стемнело. Я сказал ординарцу: сегодня надо переночевать в этом поселке. Пусть наши товарищи, которые несут охрану, сбегают в горы за бойцами.

Спустя некоторое время спустился с горы в поселок отряд во главе с командиром роты Хан Хын Гвоном. Видя, что в поселке неожиданно появилось 60–70 человек в военном обмундировании, помещик не на шутку встревожился. Он сразу же выбежали начал подобострастно улыбаться нашим товарищам, расточая комплименты: «Господа, приветствую вас в нашем поселке. Милости прошу в мой дом». Лебезя перед партизанами, он предложил им переночевать в его доме. Он был на этот раз сплошная доброта, льстил прямо в глаза. И мне подумалось: «Эх ты двуликий Янус! Видать, тебе очень трудно жить на свете, пытаясь всякий раз держать нос по ветру».

Хан Хын Гвон не знал подлой натуры этого человека. Он был очень тронут его «гостеприимством» и стал нахваливать помещика:

— Товарищ командир! Этот человек очень добр, он чем-то напоминает мне сяованцинского помещика Чана и еще тумыньского помещика…

Что касается помещика Чана, то этот человек оказывал немало добрых услуг партизанам, но, к сожалению, советское правительство принудительно отправило его в Дадучуань. А тумыньский помещик был человеком совестливым и добрым. Это он по нашей просьбе пожертвовал ткани и вату, которых хватило на изготовление 500 с лишним комплектов военного обмундирования, а также другие материалы. Тогда китайские антияпонские отряды испытывали нехватку обмундирования. И мы из его ткани сшили одежду и выдали ее китайским антияпонским отрядам, расквартированным в Сяованцине и его окрестностях.

Тумыньский помещик часто приходил в Шилипин к своим родственникам. Однажды наши товарищи, узнав об этом, задержали помещика с тем, чтобы потребовать от него помощи в материальном обеспечении наших отрядов. Но как только мы возвращались из района, контролируемого врагом, некоторые товарищи из числа руководства освободили его, заметив, что прибегать к подобным методам нельзя. Узнав об этом, я приказал бойцам вернуть обратно того помещика, который уходит из партизанского района. Встретившись с ним, я откровенно рассказал ему о сложившемся положении дел с обмундированием китайских антияпонских отрядов. Помещик согласился удовлетворить нашу просьбу. После возвращения домой он сдержал свое слово…

Я коротко рассказал Хан Хын Гвону о только что случившемся с нами в поселке:

— Товарищ командир роты, не верь ни одному слову этого льстеца. Это такой подлец, что даже не хотел открыть ворота и приютить путников…

Выслушав меня, Хан Хын Гвон кисло улыбнулся — он вовсе не ожидал такого. От гнева и возмущения у него сжимались кулаки.

— Вот он оказывается, каков на самом деле. Да, такому подлецу не должно быть никакой пощады. Давайте осудим его и расстреляем!

Возбужденный Хан Хын Гвон не находил себе места, но я только махнул рукой.

— Перестань! Расстрелять одного помещика? Что толку от этого? Лишний шум поднимется… Лучше его вразумить как следует, чтобы он дорожил совестью корейца.

— Тогда мы пойдем и проучим помещика. Можно ли оставлять безнаказанным такого, как эта собачья блоха?

— Но не уподобляйся местным бандитам. Понял? Я беспокоился, что Хан Хын Гвон позволит себе переступить черту нашего закона, а поэтому счел нужным заранее предупредить его.

Едва только появился Хан Хын Гвон в доме помещика, как этот весьма сообразительный и наблюдательный человек, подойдя к нему, тихонечко спросил: кто, мол, из вас тут главный начальник? Ясно было, о чем он думает — хочет пригласить к себе и угощать только начальника и некоторых других командиров, а к остальным ему нет никакого дела. Пусть они размещаются по другим домам. Этот скупой хитрец и шагу не мог ступить, не извлекая для себя какой-либо выгоды.

Хан Хын Гвон представил себя главным начальником и как бы невзначай сказал:

— Вижу, вам живется безбедно. Если даже мы проживем у вас примерно два месяца, видать, вам нипочем.

— Что вы говорите! Несколько дней кое-как обойдется, но куда там — целые два месяца?

Лицо у помещика побледнело, видать, он действительно поверил, что партизаны намерены пробыть у него месяца два.

О чем бы ни говорил помещик. Хан Хын Гвон прикидывался равнодушным к его словам. Наоборот, с его уст то и дело срывались новые то загадочные, а то и просто ошеломляющие слова, от которых помещик чуть не впадал в обморок.