Ведьмины камни - Елизавета Алексеевна Дворецкая

понимание своего долга ее не подводило. За этот день она наконец уяснила, что происходит в Видимире, и проследила, чтобы Несвета с сыном проводили к дедам как положено. У нее еще не было случая познакомиться с погребальными обычаями словен, но, расспросив Творену и Тихомилу, она раздобыла у Эскиля все нужное для костра и поминального пира.

Людей собралось неожиданно много. Войдя в Видимирь без сражения, варяги не убивали жителей без необходимости; изгнанные из домов, видимирцы частью разошлись по другим селениям в округе, но многие остались поблизости, укрылись в лесу и на озере, надеясь, что варяги скоро уйдут – не навек же они здесь! Теперь люди снова собрались, чтобы проводить в Ирей своих бояр. Тихомила, как ближайшая родственница покойных, всем распоряжалась, Творена причитала по мужу и пасынку. Хельга стояла возле Творены, когда Тихомила и старик Благост резали черного петуха и окропляли его кровью большой костер, где покоились на дровах оба – отец и сын.

– Плачь, тебе положено! – сказала ей Творена, сама уже охрипшая от причитаний.

И Хельга заговорила:

Девой счастливейшей

В женских хоромах

Я родилась,

Любила я братьев,

Покуда мне Арнор

Золота не дал, –

Золото дал он

И выдал за Видимира[43]…

И правда, в судьбе Хельги было немало общего с Гудрун, знатной девы, выданной замуж за молодого конунга. Хотя, уж конечно, не собственные братья сделали ее вдовой. Хельга не могла сказать, что безумно любила мужа, и ощущала эту нелюбовь как свою оплошность. Но разве она виновата – судьба дала ей так мало времени! Она не успела привыкнуть к мужу и к жизни с ним, ее любовь не успела вырасти. Только похоть возникает мгновенно – в этом Хельга недавно убедилась, и при мысли об этом у нее слегка загорелись уши под вдовьим белым покрывалом. А любовь мужа и жены надо выращивать, как яблоню, чтобы через годы она принесла сладкие плоды, и чем больше лет пройдет, тем плоды эти станут обильнее. Это внушала ей перед расставанием мать, знавшая, что той страстной любви, которая ее саму когда-то привязала к будущему мужу всего за два-три дня, Хельга к жениху не испытывает. Как достойная дочь своего рода, та намерена была приложить все силы к выращиванию любви и верила в будущее счастье: ведь Видимир был равен ей во всем, не опороченный ни слишком низким родом, ни дурным нравом, ни трусостью. А окажись он трусом… сейчас был бы жив.

«Посмотри на него на прощание, – сказал ей Эскиль, когда она выходила из дома. – Сама увидишь: я лучше, потому что живой».

В этих словах Хельга услышала ревность к покойному и порадовалась мимоходом. Рабынь не ревнуют, это горькое чувство может внушить только женщина, у которой есть выбор.

А еще она подумала: наоборот. Эскиль живой, потому что лучше – хотя бы как боец. И удачи боги отпустили ему больше.

Хельга смотрела, стараясь запомнить лицо покойного мужа – ведь сегодня его телесный облик исчезнет навсегда. Старалась вспомнить все, с самого детства. Облик маленького мальчика, с кем они играли на пирах у Эйрика, хорошо отпечатался в ее памяти. В пять-шесть лет она очень гордилась тем, что у нее уже есть жених: значит, не пропадет. В десять и в двенадцать смеялась над ним – Видимир рос медленно и был ниже ее. А сейчас лицо его на краде казалось ей совершенно чужим, как будто она никогда и не знала этого человека.

Голову скорбно

Гуннар склонил;

Хёгни сказал мне

О смерти жестокой:

«Лежит изрубленный

Там за рекой

Убивший Готторма, –

Отдан волкам он»…

Жители Видимиря не понимали северного языка, на котором Хельга повторяла рассказ о горе Гудрун, и неприязнь в их глазах понемногу сменялась уважением. Произнося это, Хельга смотрела на лицо Видимира, бледным пятном видное среди погребальных даров – одежды, посуды с угощением. Он заслужил любые почести – и высоким родом, и мужественным нравом. Две зимы назад он пытался истребить Эскиля Тень – будто знал, что светловолосый варяг угрожает его чести и самой жизни. Но и ту, и эту схватку он проиграл.

Эскиль не пошел на погребение, но отправил с Хельгой пятерых хирдманов – не то боялся, что добыча сбежит, если выпустить ее из города, не то опасался враждебности жителей. И не без оснований – мужчины и женщины косились на Хельгу со злобой, явно считая ее виновной в приходе варягов. Хотя винили ее не столько ради смутных слухов о колдовстве, сколько ради ее принадлежности к племени заморцев, будто своим присутствием в Видимире она притянула сюда Эскилеву рать. К тому же, проведя ночь в доме вражеского вождя, в глазах словен молодая вдова утратила честь, попала в рабство; свою в таком положении жалели бы, к Хельге теперь питали презрение. Лишь некоторые из женщин, помнивших ее щедрость и любезность, поглядывали на нее с жалостью.

Взгляни на юг –

Вот Сигурд лежит!

Слушай, как воронов

Каркает стая

Добычу орлы

С клекотом делят,

Волки над мужем

Твоим завывают…

Если бы у нее было больше времени… Она даже не успела забеременеть… хотя теперь это, конечно, к лучшему. Ее родичи не обязаны мстить за Видимира, погибшего на поединке, но если бы у нее родился от него сын, тот мог бы, когда вырастет, рассудить иначе…

Зарезали барана и свинью, положили их головы и части туши возле покойных. Костер, сложенные из сухих бревен с соломой и смолой, подожгли. Пламя разгоралось, к небу рвался черный дым с запахом горелой плоти. Жители Видимира отошли в сторону, туда, где заботами Хельги и Тихомилы с помощницами был прямо на лугу приготовлен поминальный пир: каша, яйца, медовая брага. Части туш барана и свиньи положили в котлы, подвесили над огнем варить. С зерном и мукой в эту пору года было плохо, и блинов удалось сделать чуть-чуть: один блин приходилось делить на пять частей, но тут важно разделить трапезу с мертвыми, а не наесться до отвала. Старик Благост взялся за гусли и стал петь. Хельга не разбирала протяжную старинную речь поминальных песен; кажется, там речь шла о каком-то длинном путешествии по воде. Она сидела во главе «стола», устроенного прямо на земле, а пятеро варягов, с топорами за поясом, высились у нее за спиной и настороженными взглядами окидывали собравшихся, всем видом давая понять: ваша бывшая госпожа – теперь собственность нашего господина.

Разошлись уже в сумерках, когда к ночи похолодало, а на огромном кострище мерцали головни, перемигиваясь багровыми глазами. Завтра или через день, когда все остынет, Тихомила со старухами соберет прах отца и сына в горшок и зароет в могильный холм матери Видимира – первой из семьи, кто был похоронен на берегу озера Видимире…

За этот день Хельга так устала, что, вернувшись в Несветову избу, молча умылась и сразу полезла на полати спать. Эскиль был дома, но даже не пытался с ней заговаривать, и она, засыпая, смутно чувствовала к нему благодарность.

А снились Хельге два ворона – черный и белый, кругами летающие в синем небе среди клубов погребального дыма. Это был хороший знак…

* * *

Проснулась Хельга от шума и движения в избе: Эскиль и его хирдманы собирались уходить, причем взяв все свое оружие, хотя за оконцем еще висела тьма. Хельга было встревожилась: не случилось ли чего, куда они собрались ночью? – но голоса звучали спокойно, ее никто не будил, и она заснула снова, даже удивляясь тому, что осталась тут одна с Естанай и Айгалчой. Успела отвыкнуть быть хозяйкой и забыть, что эта изба – дом ее покойного свекра, а не вражеское логово.

Вернулись варяги, когда уже рассвело и щель оконца тронул золотой луч.

– Где вы были? – прохрипела Хельга с полатей, разбуженная скрипом двери, стуком сгружаемых щитов, шлемов и прочего оружия о дерево лавок.

Услышав ее голос, Эскиль подошел и взялся за край полатей.

– В дозоре, – просто объяснил он. – Моя стража была.

Ах, ну да!