Ведьмины камни - Елизавета Алексеевна Дворецкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но, пока она прислушивалась к шуму отбывающего войска, сильнее всего ее занимало одно. Этот поцелуй на прощание – она позволила Эскилю слишком много или слишком мало?
Снаружи все затихло. Видимирь опустел и после недавнего многолюдства показался вымершим. Нужно было чем-то заняться. Хельга встала, оглядела избу, еще хранившую следы небрежного проживания шести-семи мужчин, знающих, что они здесь не у себя. У нее есть пять дней (или около того), чтобы побыть хозяйкой дома и самой себе. А там видно будет.
Хельга прошлась по избе. Заметила под лежанкой какую-то тряпку, наклонилась и вытащила старую рубашку Эскиля – черно-рыжую от пятен, которые уже невозможно отстирать, в дырах и разнородных заплатах.
– Естанай! – Она обернулась. – Поди найди снаружи костер и сожги эту дрянь. Он, похоже, пару лет ее таскал не снимая…
Пока Естанай шла к ней, Хельга понюхала рубашку; она заранее брезгливо сморщила нос, но запах заношенной рубашки показался ей таким приятным, что, отдавая ее, Хельга испытала мимолетное сожаление.
* * *
Оставшись одна, Хельга обнаружила, что ей почти нечего делать. Раньше у нее был в Видимире дом, семья, хозяйство; не осталось ничего, кроме двух служанок. Хозяйство разграблено, стадо съедено. Фроди или Гаут приносили припасов от общего котла оставшихся в городе варягов, Естанай и Айгалча готовили еду. Хельге заниматься было нечем. В первые месяцы своей жизни здесь она все время шила для мужа, исполняя одну из главных обязанностей жены, но не могла же она шить для Эскиля! Это означало бы предаться ему душой и телом, а с этим Хельга не собиралась спешить.
Фроди и Гаута Эскиль выбрал ей в сторожа не случайно: она помнила их еще по Хольмгарду, а они помогали Эскилю в том похищении, поэтому хорошо понимали, почему их господин так носится с этой женщиной. Держались они с ней спокойно, почтительно – и никогда не оставляли без присмотра. Даже когда ей нужно было в отхожий чулан, ее провожали два человека: какая-нибудь из служанок и один из телохранителей. Хельга могла бы посмеяться этому, но понимала: это делается не для смеха. Боялся ли Эскиль, отдавший такие приказы, что кто-то причинит ей вред, или того, что она попытается сбежать, но и безопасность, и свобода сейчас были не для нее.
Хельге не оставалось другого дела, кроме как раздумывать о своем положении, но и тут ей не удавалось прийти к ясным выводам. Все зависело от того, сможет – и захочет ли – Эскиль отказаться от жизни наемника. Если нет… ему останется взять то, что сумеет взять, и уйти.
Но если он захочет – подойдет ли это ей? Неужели она, дочь Арнора Камня и племянница Эйрика Берсерка, согласится стать женой наемника? Тот, кто заключает брак с человеком более низкого рода, непоправимо роняет себя, поэтому в женитьбе так важно равенство. Даже в самых невероятных сагах дочь конунга получает тот, кто великими подвигами заслужит славу и тем уничтожит неравенство. Хельга часто думала об этом, но не находила ответа у себя в душе. О происхождении Эскиля точно известно лишь то, что его отца бабка родила уже во вдовстве, то есть вне брака. Родство с конунгами шведов у него сомнительное – надежным считается только такое, если ребенок родится у «рабыни конунга», у женщины, живущей в его доме. Так что по происхождению Эскиль ей не ровня, как ни взять. Однако доблесть и слава подвигов могут восполнить недостаток знатности, а воинской славы у Эскиля, после греческой войны, на троих хватит.
В первый вечер, собираясь спать, Хельга в задумчивости взглянула на опустевшую лежанку: не устроиться ли ей там, пока она хозяйка в доме? На полатях не очень-то удобно. Но если она это сделает, Фроди и Гаут непременно расскажут Эскилю, что она спала в его постели, а он посчитает это за ее согласие спать там и дальше.
Однако, лежа на полатях, Хельга не могла заснуть. Казалось бы, радуйся, что вместо семерых чужих мужчин тут всего двое и лежанка, на которую ее не раз уже пытались завлечь, пуста и безопасна. Но эта пустота и огорчала Хельгу. Ей вспоминалось нынешнее утро, тревожная сладость того поцелуя… тот восторг и свет нежности в глазах Эскиля, когда он сказал: «Хельга, я уже люблю тебя!». Одергивая себя, она пыталась думать о Видимире, испытать наконец горе, приличное вдове, но ей казалось, что она была замужем несколько лет назад. Она лишилась высокого положения, богатства, сама почти превратилась в имущество! Но память о светлых глазах Эскиля оттесняла эти мысли. Смотрел ли Видимир на нее хоть когда-нибудь с такой нежностью? Конечно, он с детства стремился к этому браку, он гордился Хельгой как женой, и она этого заслуживала. Но любовь… Видимир тоже не успел ее полюбить.
А Эскиль, выходит, успел? Не случайно в его глазах было удивление перед собственным внезапно возникшим чувством. Этого не было две зимы назад в Хольмгарде. Вот тогда она и была для него лишь ценным имуществом, которым он пытался завладеть. И она, чувствуя это, противилась вопреки своему девичьему желанию любви. Тогда Эскиль, превосходивший ее возрастом и опытом, уверенный и насмешливый, казался ей слишком большим, чтобы поместиться в сердце. Теперь все изменилось. Эскиль не стал меньше, но сердце Хельги созрело и стало вместительнее…
Но как я могла бы его полюбить, с изумлением спрашивала она себя, когда он явился сюда как разоритель края и убийца моего мужа? Две зимы назад, когда он был для нее просто никем, и то было бы легче. И не находила ответа. Но, как солнце в небе, ей было ясно: если бы Эскиль стал ее мужем, то выращивать любовь, как яблоню, ей бы не пришлось. Только допустив мысль, что она вправе его полюбить, Хельга уже видела эту любовь перед собой, готовую.
Из дома Хельга почти не выходила, не желая попадаться на глаза и варягам Ятмунда Ведуна, и оставшимся жителям. Только на первой заре, пока все спали, она прохаживалась по валу с кем-то из служанок, где ее не видел никто, кроме сонных дозорных. Ее несколько тревожило, что она сейчас остается во власти незнакомого ей Ятмунда, и она старалась не напоминать о себе. Но так приятно было смотреть на блеск озера под первыми лучами солнца, вдыхать утреннюю свежесть с запахом росы, слушать проснувшихся птиц. Не верилось, что вокруг разорение и война, все дурное казалось сном. Шла та пора, когда все вокруг с каждым днем становится зеленее, ярче, душистее, воздух теплее; сама душа день за днем идет на подъем вместе с солнцем, и кажется, что этот рост будет вечным. Молодое существо Хельги не могло не откликнуться на зов божества лета, и напрасно она корила себя, что пробудившаяся женщина в ней наделила это божество чертами Эскиля Тени. Она вспоминала, как погружала пальцы в его светлые волосы, как сидела у него на коленях, ощущая себя в кольце его рук, касалась лица, прикладывала ладонь к его губам, и сейчас, в воспоминаниях, это и волновало, и услаждало ее сильнее, чем когда происходило. Сейчас она могла безбоязненно предаваться этому удовольствию, не опасаясь, что оно заведет ее слишком далеко.
На третий день к Хельге в избу явился Ятмунд Ведун. Это был мужчина лет под сорок или чуть меньше, непримечательной внешности, с русыми волосами и рыжей бородой; серые глаза смотрели исподлобья с настороженным и недобрым выражением. Войдя, он остановился у двери. Хельга встала, сделала несколько шагов ему навстречу и выжидательно замерла, сжав руки перед собой.
– Привет и здоровья тебе, Ятмунд! – вежливо сказала она, как ее когда-то научила мать.
Никто не умел здороваться так, как Снефрид: этими простыми словами она создавала какой-то особый дух божественного присутствия, который каждого заставлял вспомнить о добрых обычаях. Видимо, и Ятмунд это почувствовал и от этого смутился; взгляд его стал еще более настороженным, и он пробормотал в ответ что-то
