Блудное художество - Далия Трускиновская

Рабочие незадолго до рассвета были согнаны вместе, клялись и божились, что каждый исполнял свою обязанность, все были на виду, никто не пропадал и не прибегал со стороны «Чесмы». Никто из фокусников, зверовщиков и прочих штукарей не пытался сбежать. За это головой ручались их старшие, даже бухарцы, кое-как сообщили, что в их ватаге - лишь свои, и все на месте. Более того, с утра пришли новые - привели лошадей лихие наездники, калмыки и киргизы, нарочно для того выписанные, они на всем скаку денежку с земли поднимали и прошибали стрелами подброшенные вверх яйца. Также приехали артисты, которым предстояло исполнить в новом театре «Кинбурн» русскую оперу «Иван Царевич» для образованной публики - сказывали, слова написала сама государыня. Но особо возмутила Архарова восточная ярмарка. Он знал, что приглашены торговцы со всякой дребеденью, но не представлял себе, сколько места займут эти люди в чалмах и полосатых халатах.

Найти в этом столпотворении двух человек, одного из которых видел только Алехан, а другого вообще никто не видел, казалось невозможным. Алехан же был при государыне, которая явно давала понять придворным и посланникам свое к нему расположение. Один лишь Архаров, может, и знал, как болезненно принимал Алехан все добрые слова, все внимание двора - как ежели бы с ним, с умирающим, прощались навеки. Он сделал все, что мог, и именно поэтому должен был уйти теперь добровольно.

– Как только начнут пускать публику, наш убийца тут же найдет способ улизнуть, - сказал Архаров сопровождавшему его Шварцу. Только его при себе и оставил - прочие архаровцы были или здесь, готовые хватать шуров, или в полицейской конторе - чтобы город уж вовсе без присмотра не оставался.

– Он весьма сообразителен, - отвечал Шварц.

Пока обер-полицмейстер объехал Ходынский луг, дозорные дали знать - приближается ее величество.

Государыня прибыла в раззолоченной карете, ее и свиту приветствовали армейские полки, выстроенные у «Керчи», и народ. Затем она прошла в галерею, откуда могла видеть празднество чуть ли не на две версты вдаль. По сигналу с притотовленных для народа яств были сдернуты шелковые покрывала - и на двух огромных пирамидах явилось жаркое: целиком зажаренные быки и бараны в золотистой фольге, украшенные лентами и цветочными гирляндами, несметное множество жареных кур, брызнули фонтаны недорогого вина, повара с поварятами стали раздавать угощение, полицейские драгуны следили, чтобы не было опасной суеты и толчеи. Одновременно начали пускать к увеселениям - качелям, каруселям, кукольным представлениям, на вышках появились канатные плясуны-бухарцы с шестами и большими медными подносами для удержания равновесия. В каждом конце Ходынского луга было что-то свое - где пели и плясали цыгане, где состязались наездники, где раскинулась восточная ярмарка - туда-то и пошла наконец государыня покупать и дарить придворным всякие мелочи, пузырьки с розовым маслом, расшитые туфельки, шали и кувшинчики.

Архаров хотел было сыскать Левушку и Лопухина, но вспомнил - они перед фейерверком собирались в театр «Кинбурн», а до того - в огромную столовую «Азов». Обер-полицместер, объезжавший Ходынский луг верхом на Фетиде, наглядевшийся на все чудеса и почти оглохший от шума, понял, что если он отправится смотреть театральное зрелище, то уж точно сойдет с ума.

Ближе к ночи, уже после театрального представления, благородная публика стала подниматься на суда, рассаживаться в ожидании фейерверка. К тому часу утомленный Архаров уже был не рад Кючук-Кайнарджийскому миру. Но фейерверк его порадовал - в небе вспыхивали вензеля государыни и наследника-цесаревича, вращались огненные колеса, разбрасывая искры, возникали аллегорические фигуры - но висели в ночном небе не так долго, чтобы можно было досконально разобрать, чем они там занимались. А что касается возносившихся к небу «за Дунаем» и рассыпавшихся в вышине огромных золотых снопов - то всякий состоял, как Архаров знал досконально, из двадцати тысяч ракет.

После огненной потехи продолжались пиры и забавы, так что домой Архаров прибыл к рассвету, поспал часа два - и, сгоряча обув новые туфли, помчался в полицейскую контору, откуда его, как он и ждал, вытребовал к себе Волконский. Архаров не успел даже выслушать докладов о событиях вчерашнего праздника - только узнал, что наутро подняли много полумертвых тел, злоупотребивших дармовым вином, и несколько вовсе мертвых - потому что не обошлось без драк. От Волконского вместе поехли в пречистенский дворец, а потом день был исполнен такой суматохи, что к вечеру обер-полицмейстер совсем одурел и ехал домой, тая в душе страх - а вдруг, стоит раздеться, выдернут из постели и потащат разбираться с очередной дурью? Из экипажа он, кстати, еле вылез, - оказалось, что ноги несколько опухли и новые туфли доставляют изрядное мучение.

И - эта ночь… ее даже вспоминать было как-то неловко… слишком радостно, что ли?…

В полицейской конторе Архарова на пороге встретили с очередным недоразумением - самовольно возникшим недавно в Дурновском переулке образом Иисуса Христа. Выяснять подробности, разумеется, отправили Устина Петрова, до праздника он этим делом пости не занимался, но наутро после праздника поспешил в Дурновский переулок - и вот он стоял у кабинета, готовый рапортовать.

– Заходи, - велел Архаров. - Ну, до чего доискался?

– Образ там уж не первый год является, ваша милость. Еще когда при государыне Анне турку воевали, кто-то, уже не дознаться кто, привез в Москву пленного турчонка, - сказал Устин. - И подарил тогдашнему хозяину, а тот велел окрестить. И тут доподлинно случилось чудо!

Восторг в Устиновых глазах был Архарову хорошо знаком.

– При государыне Анне? - строго уточнил Архаров.

– Да!

– Так это не по нашему ведомству.

– Так без этого чуда ничего не понять.

– Ну, сказывай.

– Турчонка покрестили, и он стал в вере укрепляться. А для него было дивно, что есть образа Христа и Богородицы. У них-то рисовать лики запрещено. И вот он, взяв кусок угля, нарисовал в сенях на стене лик Христа. Этот лик кто-то из дворни стер. Он еще раз нарисовал. Ему настрого запретили. И вдругорядь нарисовал. А дальше я не понял - куда-то этот турчонок подевался. Одни говорят - перепродали его, другие - что умер. А образ так и проявлялся в сенях. Его затрут - он опять! Его краской закрасят - а он из краски выступает? Разве же не чудо?!

– Может, и чудо, - согласился Архаров, - но коли он все время проявляется, пора бы и привыкнуть. Архиереев позвать, освятить его, что ли. И пусть бы он там, на стене, оставался.

– У дома хозяин сменился, и образ перестал проявляться, - уныло сообщил Устин. - Лет десять оставался скрытым. А недавно - опять выступил!

– И что люди говорят?

Устин покачал головой.

– Говорят-то плохо. Будто приход царя-батюшки предвещает.

– Устин, ты не первый уж год служишь. Мог бы догадаться! Спервоначалу он ничего не предвещал! А теперь вдруг начал?! И что - вещий сон кто-то видел? Иноку видение было? С чего взяли, что образ проявился к приходу царя-батюшки?

– Да уж и не понять теперь…

– Ты его видел?

– Да, приложился!

– И где он, все там же, в сенях?

– Да, ваша милость.

– Углем писан?

– Да.

– Стирать пробовали?

– Господь с вами, ваша милость! Это кем же надобно быть, чтобы проявившийся образ стирать?! - возмутился Устин.

– На сей вопрос я тебе отвечу. Полицейским надобно быть. Чтобы узнать доподлинно, божественное это дело, или же кто-то народ мутит. Ступай и разберись окончательно!

Выпроводив расстроенного Устина, Архаров тяжко вздохнул - вспомнились события прошлого лета. Вот тогда бы образ, предвещающий царя-батюшку, пришелся совершенно кстати - и можно было бы выйти на заговорщиков, всего лишь изловив незримого художника. А теперь - хрен его знает, что сие диво обещает. Не дай Господи, чтобы коронацию наследника-цесаревича… молод он еще государством управлять…

– Савина ко мне! - крикнул он. Вчера Федька на глаза не попадался, а надо бы похвалить за ночные подвиги и вызнать наконец толком, что там получилось с Демкой.

Но Федька куда-то запропал. Зато пришел Жеребцов с бумагами, пришел какой-то господин с длинной немецкой фамилией и «явочной» - у него в праздничной суете дворовые люди сбежали. Архаров выпроводил его, послал за Шварцем. Не успел задуматься о том, кто еще должен явиться с докладом, - принесли из канцелярии бумаги на подпись.

Шварц явился не сразу и спокойно ждал, пока Архаров разделается с бумагами.

– Что еще Рымовой наплел? - спросил, не глада на немца, обер-полицмейстер.

– Ваша милость, то иноческое тело, что подняли вечером у вас в переулке, принадлежит молодому графу Ховрину, - бесстрастно доложил Шварц.

– С чего взяли? - еще не понимая сути сообщения, рассеянно спросил Архаров, выводя на письме свой росчерк.

– Когда раздели, крест нашли дорогой и ладанку. На ногах обнаружены хорошие чулки. Жеребцов предположил, что иноческое одеяние употреблено было для маскарада…