Красная тетрадь - Екатерина Мурашова

Декабристы в Читинской тюрьме стали заниматься ремеслами: пошивом платья, столярным и переплетным делом. Братья Бестужевы вязали чулки. Николай Бестужев обнаружил в себе неожиданные таланты: он шил обувь, чинил часы, вытачивал из дерева разные фигурки. Из кандалов декабристов он делал кольца, кресты и браслеты и рассылал их в Россию по знакомым.

У сибирских дам эти кольца вошли в большую моду, они носили их, подкладывая золото. Возник такой ажиотаж, что началась торговля фальшивыми кольцами.

Многие декабристы увлеклись изучением языков, благо были и учебники. «Хочешь заняться, унесешься мыслями на Родину, вдруг распахнется дверь и молодежь с топотом влетит в комнату, танцуя мазурку и бренча кандалами. Кто искал уединения для занятий, те имели летом маленькие палаточки во дворе у частокола. В предотвращение помех установлены были общие чтения и занятия: в тюрьме нашлись и на это дело приготовленные и готовые деятели».

А. Юшковский – отличный пианист, Вадковский – скрипач и два виолончелиста, Н. Крюков и П. Свистунов, составили квартет.

Все жили в общем остроге, кроме М. Лунина, который облюбовал себе маленький домик, повесил на стену освященное папой распятие, присланное сестрой декабриста из Рима. Он целый день читал латинские молитвы и держал католический пост.

Лунин потом умер в Акатуе семидесятилетним стариком.

Постепенно в Читу, хотя это требовало большого мужества, приехали семь женщин: жены и невесты декабристов.

Поручик И. Сухинов решил взбунтовать уголовных каторжан и, организовав их в отряд, освободить читинских декабристов. Но по доносу одного из уголовных он был помещен в одиночку и приговорен к смертной казни. Сухинов повесился накануне расстрела.

Осенью 1830 г. декабристы были переведены в Петровский каторжный завод близ Иркутска. Новая тюрьма выглядела невесело: «совершенно темные номера, железные запоры, четырехсаженный тын, не допускающий ничего видеть, кроме неба, должны были ужаснуть каждого».

Женатым давалась, как пишет А. Муравьева, «одна маленькая комнатка, сырая, и темная, и такая холодная, что мы все мерзнем в теплых сапогах, в ватных капотах и в колпаках».

Потом разрешено было жить с женами на квартирах.

«Дамы страдали неволею: одна от скуки рассыпанный бисер разных цветов подбирала цвет к цвету в разные коробочки и приводила тенями в порядок, от мучительной скуки. Летом в надворных садиках устроили дорожки, по которым можно было гулять во всякую погоду; развели гряды с огурцами…

В Петровском заводе страстно любили древних: Плутарх, Тит Левий, Цицерон, Тацит и другие были у каждого почти настольными книгами. Из современных писателей пользовался наибольшим уважением Бальзак».

Был написан большой труд – политическая исповедь о Декабрьском восстании и его целях. Рукопись зарыл до случая Громницкий где-то в лесу. Он неожиданно скончался, и место хранения этого труда осталось неизвестным.

Когда декабристов стали отпускать на поселение, некоторым было позволено поступать на службу. Одни, как Кюхельбекер, опростились, женившись на местных крестьянках, другие ударились в пьянство, третьи, как Шаховской и Бобрищев-Пушкин, сошли с ума.

В 1840 г. правительство предложило декабристам отправлять родившихся в Сибири детей на учебу в Россию. Правда, дети должны были называться не по фамилиям, а по именам отцов: дети Н. Муравьева – Никитины и пр. Но декабристы с этим не согласились. Один В. Л. Давыдов послал детей в Петербург. Они стали Васильевыми.

После кончины Николая I, в 1856 г., новый император Александр II издал манифест о восстановлении декабристов в правах. Селиться в столичных городах, впрочем, им не дозволялось. Но к этому времени декабристов осталось очень мало.

Далеко не всем выпадала такая – по сибирским понятиям – приличная жизнь.

Уголовники содержались значительно строже.

Известный писатель С. Максимов, посетивший каторжную тюрьму на Каре, вспоминает: «Перед нами отворилась дверь и, словно из погреба, в котором застоялась несколько лет вода и не было сделано отдушин, нас облила струя промозглого, спершегося, гнилого воздуха, теплого, правда, но едва выносимого для дыхания. Мы с трудом переводили последнее, с трудом могли опомниться и прийти в себя, чтобы видеть, как суетливо и торопливо соскочили с нар все закованные ноги и тотчас же, тут подле, вытянулись в струнку, руки по швам, по-солдатски. Многие были в заплатанных полушубках внакидку, насколько успели; большая часть просто в рубашках, которые когда-то были белые, но теперь грязны до невозможности.

Мы всё это видели, видели на этот раз большую казарму, в середине которой в два ряда положены были деревянные нары; те же нары обходили кругом, около стены казармы. На нарах валялись кое-какие лоскутья, рвань, тоненькие как блины матрацы, измызганные за долгий срок полушубки, и вся эта ничтожная, не имеющая никакой цены и достоинства собственность людей, лишенных доброго имени, лишенных той же собственности.

Вопиющая, кричащая бедность и нагота крутом нас, бедность и несчастье, которые вдобавок еще замкнуты в гнилое жилище, окружены гнилым воздухом, дышат отравою его до цинги, ступают босыми ногами с жестких нар на грязный, холодный и мокрый пол.

Нечистота пола превзошла всякое вероятие; на нем пальца на два накипело какой-то зловонной слизи, по которой скользили наши ноги».

Сопровождавший Максимова чиновник сказал ему, что более всего в каторгу поступает осужденных из Симбирской и Юго-Западных губерний. Почти не бывает жителей севера, Архангельщины и Вологодчины. Из инородцев не было тунгусов, лопарей, остяков, но постоянно, хотя и тонким ручейком, прибывала чухна.

Цыгане судились за конокрадство, кавказские горцы обычно за грабеж, евреи – за контрабанду. Грабежи обыкновенно были и у киргизов – так называют почти всех жителей Средней Азии и Казахстана. Татар-каторжан хватало, преступления же у них были самые разнообразные, как и у русских.

Старики, попавшие в каторгу, – это или раскольники, или кровосмесители и растлители.

Женщины чаще всего осуждены за поджоги и детоубийство.

По сибирским просторам шатаются ссыльные и бежавшие каторжане, промышляют попрошайничеством, кражами и грабежом.