Красная тетрадь - Екатерина Мурашова

– Благодарствую, владыка, – Марфа по-молодому сверкнула глазами, с шелестом поцеловала руку Елипидифора (бумага – к бумаге, словно страницы в старой книге, перелистнувшись, соприкоснулись) и, стуча клюкой, вышла из собора. Как будто бы успокоенная.

Елпидифор долго, не видя и не думая ни о чем, смотрел ей вслед. Пылинки кружились в золотом солнечном луче, суровые темные лики на стенах как будто бы уснули. На мгновение старому владыке показалось, что вот так вот именно и должна выглядеть смерть, и ему по какой-то особой милости или наказанию суждено узреть ее прежде срока. Потом он привычно встряхнулся и вернулся к потребным по службе делам.

Жандармский ротмистр вместе с приданными ему казаками арестовали товарища Максима на третий день его пребывания на заимке. Беглый заключенный был слишком слаб, чтобы сопротивляться. На лошадь его сажали мешком. Кроме товарища Максима, с заимки, из-под лежанки изъяли 30 экземпляров трех последовательных номеров «Сибирского листка». Надя Златовратская отказалась давать при аресте хоть какие-то объяснения и вообще говорить. С собою взяла лишь приготовленный ею травяной отвар для пользования больного. Еще прежде, увидев в окно казаков, Максим велел Наде бежать в тайгу, но она отказалась, ссылаясь на то, что они уж все равно ее увидят, да и при ней фараоны станут обращаться с больным более сносно. Когда арестованных привезли в Егорьевск, в полицейское управление явился Петропавловский – Коронин и официально заявил, что его жена Надежда Левонтьевна ни о чем не знала, и беглого каторжника он представил ей как своего прежнего знакомца-чиновника, нуждающегося в лечении от грудной болезни. Надя же известна в городе своим травознайством и никакого подвоха в такой просьбе не увидела. Он же, Коронин, все прекрасно знал, и сам, единолично, организовал побег товарища Максима и все остальное. Поэтому и заковывать в кандалы, и прочее следует только его одного. Про листки, хранящиеся на заимке, ему известно, отнес их туда он сам, а писал и выпускал опять же в полном одиночестве. То, что под статьями стоят известные полиции клички Давыдова и Веревкина, ничего не значит, так как он делал это специально, чтобы создать видимость существования организации и сбить жандармов со следа.

Арестовали на всякий случай всех троих административно-ссыльных. В кандалы заковали только Коронина и Максима (никто в городе так и не узнал, имя это его или кличка). Измайлов от полного душевного смятения явился в полицейский участок, чтобы сделать там или заявить неизвестно что. Случилось это как раз накануне того, как арестованных должны были увезти в Тобольский централ. («Где Веревкин сможет без помех, на месте продолжить свои изыскания», – невместно подумалось Измайлову.) Коронин, увидев Измайлова, плюнул ему в лицо. Не попал, и слюна повисла на отвороте шинели. Измайлов машинально стер ее пальцем.

Надя уехала в Тобольск вслед за мужем.

Выдержки из «ЗАПИСОК ОБ ИСТОРИИ СИБИРСКОЙ ССЫЛКИ И КАТОРГИ, ПИСАННЫХ РОМАНОМ ВЕРЕВКИНЫМ»

(хранятся в егорьевском полицейском участке, папка В-бис, третья полка слева)

…Сама история сибирской ссылки начинается с учрежденного в 1586 г. в Тобольске Разбойного приказа, который занимался беглыми крестьянами, бунтовщиками и «татями разными». Уложение 1649 г. определяло и места ссылки – реку Лену и Якутск. В 1662 г. ссыльные в Сибири составляли уже восемь тысяч из семидесяти тысяч всего населения края.

Еще в конце XIX в. в Тобольске можно было видеть колокол с отбитыми краями и полуотломанным языком. Надпись на колоколе гласила: «Сей колокол, в который били в набат при убиении благоверного царевича Димитрия в 1593 г., прислан из города Углича в Сибирь в ссылку во град Тобольск, в церковь Всемилостивого Спаса, что на Торгу, а потом на Софийской колокольне был часобитный».

После жителей Углича и боярина Василия Романова, сосланного за намерение отравить царя Бориса, в Сибирь был отправлен Богдан Бельский, которому перед этим выщипали всю густую бороду по волоску. Любимец Ивана Грозного Бельский после смерти царя Федора был кандидатом на престол, по отношению к Годунову вел себя вызывающе.

После смерти Бориса его вернули из ссылки. Бельский приветствовал самозванца Лжедмитрия – целуя икону, уверял московских жителей, что это истинный царь.

После, будучи вторым воеводой в Казани, был растерзан толпой.

Лжедмитрий (Григорий Отрепьев), по некоторым сведениям, отправил из Галича в Сибирь своего дядю, очень сильно сомневавшегося, что его племянник достоин престола.

При царе Михаиле был выслан в Сибирь казанский воевода Никанор Шульгин, пытавшийся возмутить войско. Бояр Салтыковых обвинили в измене, которая заключалась в том, что, когда царь Михаил возжелал жениться на Марье Хлоповой, она заболела. И напрасно дядя Салтыков утверждал, что племянница просто переела на радостях сладких яств…

При Алексее Михайловиче сибирские остроги приняли участников бунтов Степана Разина и самозваного царевича Симеона Алексеевича из Запорожья.

В 1671 г. за то, что писал хульные речи на государя и хотел переметнуться к турецкому султану, выслали малороссийского гетмана Демьяна Многогрешного с тремя приспешниками.

Оказался в этих краях и малороссийский гетман Иван Самойлович с сыном; им не давали чернил с бумагой, не допускали к ним людей. Самойлович был сослан по доносу украинских старшин и полковников, обвинивших его в намерении создать из Малороссии отдельное государство. Так он в Тобольске и умер.

Стоит перечислить некоторых ссыльных, попавших в Сибирь после всяких казачьих волнений. Это запорожец Серко, полковники Конюховский, Третьяк, Децен, Маляш, позже Семен Палей. Было еще очень много сотников, войсковых писарей…

Запорожского атамана Максима Железняка били кнутом и сослали вместе с его ста тридцатью товарищами.

При Петре в Сибирь потянулись участники стрелецких бунтов.

Богатая вдова, боярыня Федосья Морозова, увидела смысл своей жизни в борьбе с греческими новшествами за старую веру. Верным союзником ей в этом стал протопоп Аввакум, поселившийся в доме боярыни. Он неустанно обличал «блудни еретические и ересь никонианскую».

Жажда страдания горела в боярыне. Она носила власяницу, дом наполнился юродивыми, калеками. Бывший тихвинский игумен, старовер Досифей, постриг ее в монахини.