Правда о России. Мемуары профессора Принстонского университета, в прошлом казачьего офицера. 1917—1959 - Григорий Порфирьевич Чеботарев

ко мне по-русски и спросил, не Чеботарев ли я. Что-то – трудноописуемое, но очевидное для любого русского, – подсказало мне, что это советские. Чтобы удостовериться, я спросил в ответ, куда они направляются. «Возвращаемся в Союз[109], – ответили они, – а вы?» – «Возвращаюсь в Египет». Настал их черед удивляться.

Билеты на тот рейс «Куин Мэри» – а судно должно было сделать попытку завоевать «голубую ленту» Атлантики – были распроданы за несколько месяцев до отплытия, и у нас, очевидно, не было никаких шансов перебраться в другую каюту. Так что я уселся на свою койку и заявил, что хочу с самого начала прояснить положение вещей, чтобы не было никаких недомолвок. Я чиновник египетского правительства, донской казак и бывший артиллерийский офицер, служил в императорской гвардии и белой армии, но не против продолжить разговор, если они смотрят на ситуацию примерно так же.

Последовало долгое молчание. Они, должно быть, думали о том же, о чем и я, – что благодаря любезности служащих компании «Кунард лайн» (намеренной или случайной?), поместивших нас в одну каюту, мы вынуждены будем всю дорогу жить вместе. Затем один из них спросил, немного нерешительно, на каких языках говорят в Египте. После этого мы неплохо уживались, хотя на палубе они меня избегали и даже наедине отказывались говорить о жизни в Советском Союзе.

Эти люди в составе группы из примерно тридцати инженеров-электриков возвращались на «Куин Мэри». Несколько месяцев они провели в США, изучая работу радиозавода, который целиком приобрело советское правительство.

Забавный эпизод с участием еще одного члена этой группы произошел в Лондоне, куда мы добрались из Саутгемптона на поезде, специально приуроченном к приходу судна. На вокзале меня встретил мой двоюродный брат Федор Рыковский[110] с большим эмалевым значком на лацкане пиджака, надетым, очевидно, в мою честь. Значок изображал старый бело-сине-красный государственный флаг России с золотым двуглавым орлом в центре. Я не обнаружил под буквой «Т» своего багажа и отправился искать его, не успев рассказать брату о советских инженерах, которые ехали вместе со мной в поезде. Чуть позже, заметив один из своих чемоданов, я быстро пошел к нему и одновременно сказал брату по-русски: «Вот один! Держи его!»[110] Человек, склонившийся над соседним чемоданом, резко развернулся и оказался лицом к лицу с русской монархической эмблемой на лацкане моего здоровенного двухметрового братца. Он начал отступать назад с выражением величайшей тревоги на лице; выражение это, однако, сменилось смущенной ухмылкой, когда по очевидной растерянности моего брата он понял, что замечание вовсе не относилось к нему.

Хоть я и отказался последовать примеру генерала Краснова и вернуться в Германию из-за неизбежного в ближайшем будущем нападения нацистов на Советский Союз, я считал тем не менее, что государство это падет под ударом Германии. Поэтому в то время я был против американской помощи красным – я считал, что позже из-за этого у Соединенных Штатов могут возникнуть серьезные проблемы.

Но, пользуясь словами Уиттмора, которые уже приводил, «Россия сама рассказала мне о себе», чем я был приятно удивлен. Поворотным пунктом в моем отношении к ней стал момент, когда я в гостях у принстонских друзей услышал записи новых хоровых песен Красной армии – они лучше, чем что бы то ни было другое, поведали мне о том, что дух России по-прежнему жив. Когда же я увидел, что музыку к одной из самых волнующих песен написал мой бывший одноклассник, воспоминания полностью захватили меня.

Так что в 1946 г. я с готовностью принял приглашение от дружественной инженерной фирмы «Спенсер, Уайт и Прентис, инк.» из Нью-Йорка на просмотр технического фильма, организованный ими в Коламбия-клаб для гостей – делегации советских гражданских инженеров (в то время на них еще смотрели в первую очередь как на союзников).

Когда я приехал, все уже собрались. Мистер Прентис представил меня, произнеся мою фамилию одним из неправильных, но частых здесь способов. Я заметил на лицах советских инженеров изумление и непонимание и пояснил с усмешкой: «Чеботарев». Они поняли и дружно улыбнулись в ответ. Лед сразу же был сломан, и во время коктейля после просмотра фильма я успел дружески поболтать со всеми членами группы. Они произвели на меня очень хорошее впечатление.

Я с интересом отметил, что профессор Д.П. Крынин из Йельского университета также присутствует на просмотре; однако, когда он появился, вскоре после меня, его не стали официально представлять всем членам группы. И позже к нему подошли поболтать всего двое, те, кто учился когда-то у него в Москве. Именно тогда я впервые заметил одну любопытную особенность, кажется довольно характерную. В большинстве своем советские люди по-разному относятся к бывшим белым и к собственным своим дезертирам. Профессор Крынин был так называемым невозвращенцем; в 1920-х гг. он не вернулся домой и остался за границей, куда был послан с технической миссией. По всей видимости, люди испытывают гораздо большее уважение к бывшим открытым противникам, нежели к дезертирам. Возможно, со временем и это отношение смягчится.

На коктейле я спросил главу делегации, инженера-строителя по фамилии Новожилов, не хотят ли они поехать в Принстон, если я получу разрешение показать им те несекретные исследования, которые проводил для Бюро верфей и доков. Моя работа имела отношение к боковому давлению грунта на подпорные стенки гаваней. Он ответил, что они с удовольствием поедут, и дал мне свою визитку.

Так что на следующий день я получил согласие декана нашего строительного факультета, позвонил офицеру ВМС в Вашингтоне, курировавшему наш проект (у него не было возражений), и отправил Новожилову письмо с приглашением на английском языке и копии всем заинтересованным лицам. Неделя прошла, ответа не было, так что я позвонил ему. Услышав в трубке мое имя, он ощутимо напрягся и заговорил совершенно другим тоном, чем во время нашей первой встречи. Нет, они не хотят ехать в Принстон, сказал он и добавил: «Если позже это станет возможным, я свяжусь с вами – но сомневаюсь, что это может произойти вскоре». Должно быть, кто-то у них запретил поездку.

Вскоре мне вполне прозрачно намекнули на то, что моя инициатива и с нашей стороны понравилась далеко не всем. Мы с женой были приглашены на коктейль в гости к одной семье, недавно поселившейся в Принстоне. И вот, пока я болтал со знакомой девушкой, к нам подошел человек, которого я прежде не встречал, и без всякого повода начал рассказывать, как во время войны он работал на армию Соединенных Штатов; в его обязанности входила проверка кандидатов в офицеры на возможную связь