Правда о России. Мемуары профессора Принстонского университета, в прошлом казачьего офицера. 1917—1959 - Григорий Порфирьевич Чеботарев

немецкие друзья правого толка, которые приняли его в Кастле-Зеон как гостя, и испытания гиперинфляции в Германии сильно повлияли на его отношение к жизни – как мне всегда казалось, в совершенно неразумном направлении. Когда он прислал мне один из своих тогдашних романов и спросил мое мнение о нем, я не мог не ответить, что, конечно, среди русских революционеров было много евреев, но, как мне кажется, винить евреев во всех бедах России большая ошибка – это неизбежно избавляет от критического отношения к себе, необходимого для понимания и исправления собственных ошибок. Ответ генерала был весьма резким: «После знакомства и дружбы с представителями американской YMCA люди редко остаются прежними, – написал он. – Вы повторяете, как граммофонную запись, то, что они вам нашептали!» Генерал не знал, что наши с YMCA пути разошлись уже довольно давно. В тот момент у меня как раз обострился ишиас, и настроение было соответствующим, поэтому я ответил ему в том же духе; написал, что писания генерала напоминают мне рефрен старой непристойной песенки[103]: «Кто виноват?» – «Полина, дзим-бум!» Только вместо имени Полина у него каждый раз фигурировали евреи.

После этого в нашей переписке наступила длительная неловкая пауза. Когда кто-то из старых друзей дал мне знать, что Краснов все еще обижен и расстроен моим ответом, я написал ему и извинился за то, что вышел из себя.

Я получил в ответ весьма характерную открытку, которую, к сожалению, потерял. В ней генерал ни словом не упоминал нашу ссору, но писал: «Как я завидую вам, вы приобретаете знания. Мои знания теперь никому не нужны – это война и все, что с ней связано». Эту мысль подчеркивал и рисунок на оборотной стороне открытки – там был изображен пасмурный осенний день, пустая грязная сельская дорога и тележные колеи, пропадающие в туманной дали.

В конце 1920-х гг. генерал Краснов с женой переехали из Германии во Францию, где он стал личным советником по делам казаков великого князя Николая Николаевича, который был главнокомандующим русской императорской армией в начале Первой мировой войны, а затем номинальным главой династии Романовых в изгнании. Около десяти лет Красновы прожили на ферме в Сантени возле Парижа, в нескольких сотнях ярдов от особняка великого князя. За это время генерал издал несколько промонархических антисепаратистских воззваний к казакам. Очевидно, он не стал бы этого делать, если бы его взгляды были сколько-нибудь близки современной пропаганде «Казакии».

Кроме письма 1927 г. (фото 28), у меня сохранились его письма 1934, 1935 и 1936 гг., тоже написанные во время пребывания в Сантени, и ни в одном из них нет никаких «сепаратистских» высказываний – напротив, он всегда говорил в первую очередь о России.

Так, 18 января 1934 г. он писал мне в Каир:

«…мы узнали об успехах вашей сестры и о вашем сложном положении среди людей чужой страны, чуждых вам. Мне кажется, что вы, живя вдали от русских эмигрантов, не понимаете, насколько тяжело русским жить в чужих землях. Вы не можете представить себе, как тяжело нам и русским вокруг нас. Нужно понимать до конца ужасные несчастья, выпавшие на долю России, и весь ужас, ставший результатом того, что русские вынуждены были оставить борьбу за Россию…

Мне кажется, что, если бы вы теперь могли переехать в Германию и найти там работу, вы почувствовали бы себя легче…»

В августе 1936 г. я был у него в гостях в Сантени на обратном пути в Египет после первой своей поездки в США. Он вновь посоветовал уехать из Египта, где мне приходилось очень тяжело. Генерал Краснов подробно раскрыл тогда передо мной свои надежды на то, что в гитлеровской Германии возобладают правые элементы, среди которых у него было много друзей, и что страна эта вернется к политике дружеского сотрудничества с Россией, даже более близкого, чем то, что было перед правлением Бисмарка и во время него. Я возразил, что на это нет никаких шансов, что это всего лишь благие пожелания с его стороны, что в Германии на первый план выйдут расовые антирусские и антиславянские идеи. Мы расстались с ним дружески, «согласившись не соглашаться» в политических вопросах. К несчастью, дальнейшие события развивались по моему сценарию.

Мы с Красновым возобновили личную переписку в 1939 г., после того как сестра моя в апреле того года приехала в Принстон на мою свадьбу и осталась в Америке, а позже вышла замуж за брата моей жены Эдварда Билла. Бездетные Красновы после смерти великого князя Николая Николаевича переехали из Франции в Берлин, где часто встречались с моей сестрой и очень привязались к ней. (Сестра училась, а затем получила докторскую степень в Берлинском университете.)

После начала Второй мировой войны осенью 1939 г. и вступления Америки в войну в декабре 1941 г. еще можно было посылать в Германию из Америки частные продовольственные посылки. Мы отправили несколько таких посылок Красновым; они, казалось, были очень тронуты и написали мне в ответ несколько очень милых писем. По следующим отрывкам из этих писем можно судить о тогдашнем образе мыслей генерала.

В письме от 17 августа 1940 г. он писал:

«…Мы рады, что после таких бурных и подчас утомительных скитаний, вы добрались наконец до тихой гавани и нашли счастье. Пусть Господь сделает его вечным, как мое с Лидией Федоровной. Я также счастлив тем, что, став американцем и заработав себе в этой чужой стране с развитой технологией имя и известность, вы не забываете и страну своего рождения, которая в настоящее время в беде, что защищаете ее всякий раз, когда встречаете в американской прессе клевету на нее[104]. Россия никогда вам этого не забудет, очень важно, чтобы правда о России слышна была в стране, где звучит так много лжи о ней…

…Я счастлив, что имя русского, донского казака притом, будет украшать собой страницы американских книг…» [105]

27 ноября 1940 г. он продолжил: «…Как продвигается ваша научная работа? Мы всегда гордимся, когда слышим, что русские, притом казаки, играют ведущую роль в науке ученой промышленной Америки. Как бы ваши отец и мать гордились вами… Как бы мне хотелось увидеть ваш дом и посмотреть, как вы устроились в Америке, что так странно – по крайней мере, моему сердцу, – и посмотреть, как вы живете, как работаете и как проводите краткие часы отдыха. О себе нам писать нечего. После долгой и трудной, разнообразной и небезупречной жизни, где были тюрьмы и дворцы, слава побед и стыд поражений, мы больше не живем, а лишь доживаем с