Элрик: Лунные дороги - Муркок Майкл

Чтобы применить отчаянную и необычную магию, я собрал все остатки чародейских сил. Позволил себе войти в привычный транс. Благодаря стараниям Ягрина Лерна я достаточно наголодался и испытал все прочие необходимые лишения. Начал искать сверхъестественные врата в миры грез, некоторые вели в прошлое, в мою юность, где уже были записаны многие варианты судеб. Так я попал в ваш мир, в 900 год от Рождества Христова. И ушел из него лишь в 2001 году, когда умер мой родственник.

Недавно вернувшись после завоевания Иерусалима, я выехал из Вены и к октябрю оказался в каменистых балканских горах, где одни традиционно промышляли разбоем, пока другие гнули спины и надрывались, возделывая склоны холмов.

Может, волкоглавцы и мечтали заполучить мой прекрасный черный стальной шлем и доспехи, но им хватало здравого смысла держаться в стороне от огромного меча, висевшего у меня на боку. Его звали Равенбранд, он был братом моего Буреносца. То, как я завладел Равенбрандом в этом месте, – отдельная история, которую еще предстоит рассказать.

В Юных королевствах я служил наемником и занимался разбоем, пока временно не успокоился, женившись на Зарозинии. Зарабатывал на жизнь легко. Мы с клинком обрели такую репутацию, что не многие осмеливались бросить нам вызов. Я успел послужить в Византии, в Египте, воевал с датчанами в Англии и христианами в Кадисе. В Иерусалим я попал в результате череды странных событий, желая приобрести некоего коня, там я помог при создании ордена тамплиеров, рыцарей-храмовников, основанного христианами лишь для того, чтобы никто не завладел Гробом Господним. Меня интересовали не их примитивные религии, а их сложная политика. Их пророки постоянно делали лживые заявления о себе и своих народах.

На их картах Иерусалим находился в самом центре мира, поэтому я надеялся, что именно там смогу найти кузнеца, но, оказалось, я шел на звук затихающей песни. Те кузнецы, которых я там нашел, умели лишь подковывать лошадей крестоносцев и чинить их оружие. В Вене я в конце концов услышал о норманне, что побывал в самых дальних уголках мира и мог знать, где найти нихрэйнского кузнеца.

Во время путешествия по Балканам случилось много всего. Вскоре я оказался в землях Далмации; единственным законом там считалась кровная вражда, и ни римляне, ни греки, ни даже турки не имели на них никакого влияния. В горах продолжали укрываться племена, для которых наступление Железного века означало лишь то, что теперь они могут грабить любого, кто везет с собой хоть что-то металлическое. В основном они пользовались старыми кривыми арбалетами и копьями и не отличались меткостью. Особых проблем они мне не доставили. Только одна банда осмелилась попытаться отобрать у меня меч. Их изрубленные тела послужили предостережением для остальных.

Я нашел теплый гостеприимный приют в известном монастыре Священного Яйца в Далмации. Их величественная настоятельница рассказала мне, что Гуннар Норманн месяц назад бросил якорь в безопасном заливе Исприт на защищенном западном берегу, чтобы восстановить корабль. Аббатиса услышала это от одного из моряков с корабля, идущего домой. Гуннару надоела скудная добыча в цивилизованных портах, и он решил отправиться на север в колонии Эрикссона и его последователей. Мысль о городе из чистого золота не давала ему покоя. Моряк, закаленный пират, он поклялся, что больше никогда не выйдет в море под флагом такого злобного капитана, как Гуннар. Парень провел невероятно много времени в исповедальне, а затем ушел, сообщив, что попытает удачу в Святой земле.

Аббатиса-венедка оказалась женщиной образованной. Она поведала, что Исприт знавал и лучшие времена, но теперь вся настоящая власть перешла Венеции. Норманн сделал хороший выбор. Аббатиса упомянула о старом имперском порте, назвав его тем именем, что было в ходу у местных. Он лежал на расстоянии чуть меньше трех дневных переходов верхом на хорошем коне. Даже двух, если я, конечно, рискну пройти Садами дьявола, добавила пышногрудая венедка и рассмеялась от души. Она обняла меня за плечи так крепко, что менее закаленного в боях ветерана могла бы и задушить. От ее незамысловатого тепла я размяк.

Моряк сказал, что Норманну не терпелось выйти из порта как можно скорее. Он боялся застрять тут надолго. Викинги и так уже разозлили венецианцев удачным набегом на Паг и не слишком удачным – на Раб. Мечтательные древние порты Адриатики теперь полагались на Венецию в надежде, что она обеспечит их процветание и безопасность, и радовались, что находятся вдали от основных путей крестоносцев. От рыцарей и их армий пользы не было, одни лишь разрушения. Папа провозгласил новый крестовый поход в 1148 году. Он заразил всю Европу и Аравию своим безумием, которое привело к смерти и его самого. Он придумал джихад. Арабы хорошо усвоили урок.

Я не спорил с воюющими сектами, что утверждали, будто служат одному и тому же Богу! Человеческое безумие всегда было банально. Иерусалим больше не представлял для меня интереса. Я взял от него все, в чем нуждался. У меня были конь, золото и странное кольцо на пальце. Ненадолго меня втянули в общественные дела города, но меня уже не слишком интересовало, восстановится ли порядок или нет. Иерусалим – беспокойное средоточие всех человеческих течений и, вне всякого сомнения, таким и останется.

Тем временем Венеция распростерла свои щупальца над теми краями, куда Турция еще не успела добраться. У Венеции имелись все причины считать Норманна досадной помехой. Ее флот уже пытался заманить его в ловушку в Нине, но он сбежал, повредив «Лебедь». Викинг не собирался рисковать тем, что его любимый корабль захватят. Говорили, что его корабль единственный в своем роде, как и Гуннар – в своем. Другие викинги сделались королями и расширяли империю, став посланниками своего Князя мира.

Пока крестоносцы все больше завладевали вниманием народов, тот, кого я искал, в зимние месяцы совершал набеги на обнищавшие города Адриатики, достаточно осторожно, чтобы не навлечь на себя гнев Венеции. До недавних пор ни у византийцев, ни у турков, ни у какой-либо другой местной державы не хватало желания и людей, чтобы схватить морского разбойника. Его способности и жестокость стали притчей во языцех, а корабль был так быстр и верток, что много кто мечтал заполучить его. «Лебедь» оказался столь же удачлив, сколь красив. Но порты, раньше независимые или спорные, теперь перешли под защиту Венеции. Она быстро расширяла торговлю, и дож возжелал завладеть легендарным кораблем Гуннара.

Говорили, будто Гуннар от рождения был не викингом, а русом. Изгнанный из Киева, он вернулся к лихому ремеслу своих предков больше по необходимости, нежели из романтических соображений. Остальное было покрыто тайной. Явно ни христианин, ни иудей, ни мусульманин, он никогда не показывал своего лица, даже своим женщинам. И ни днем ни ночью не снимал блестящую железную маску.

– Похоже, это просто дьявольское злобное существо, а не жертва чумы или проказы, – сказала аббатиса.

До того как принять постриг, величественная настоятельница была обычной земной женщиной и заправляла домом терпимости в Афинах. Она живо интересовалась всеми здешними делами. Поддаться ее чарам было полезно, приятно, да и попросту вежливо, хотя во мне она обнаружила несколько больше сверхъестественного, чем рассчитывала. Однако перед тем как мы отправились на отдых, к нам присоединился еще один весьма умный и опытный человек – по случайному совпадению он остановился там на ночь.

Гость прибыл на несколько часов раньше меня. Жизнерадостный, невысокого роста рыжий парень с большим ртом мог бы быть дальним родственником моего старого друга Мунглама. Память моя, как всегда бывает во снах, лишь смутно напоминала мне о другой жизни. Этот брат оказался военным священником, в железной кольчуге под тяжелой домотканой сутаной, с достойным на вид мечом восточной работы в узорчатых ножнах и в дорогих сапогах, явно знававших и лучшие дни.

Он представился на греческом, который все еще был в ходу в здешних местах. Брат Тристеланн был иеронимитом-отшельником, пока природная словоохотливость не привела его обратно в мир. Теперь он зарабатывал на жизнь всем, чем мог: венчал, соборовал, хоронил, писал письма и время от времени продавал небольшие реликвии. К сожалению, дело чаще находилось для его клинка, чем для молитвенника. Крестовый поход разочаровал его. Он, несомненно, утолял аппетиты христиан-освободителей города, но, по его словам, дело это не достойно настоящего мужчины. Последней каплей стало убийство иудейских старух и младенцев во имя Владыки Света.