Короли рая - Ричард Нелл

«великого мужа», есть с его стола, фехтовать и выглядеть свирепо. Но он никогда не сражался с воинами должным образом, никогда не испытывал себя против них.

Надо было поупражняться с настоящим мечом. Подготовиться к этому.

Он мысленно назвал себя дураком и стиснул рукоять отцовского оружия. По сути, оно не так уж отличалось от лопаты, и он попробовал успокоиться. Он орудовал инвентарем всю свою жизнь, будь то грабли или канавокопатели, заступы или молотки, и это было похоже. Это должно быть похоже.

Я молод и могу вкалывать ночь напролет. Я продержусь дольше него. Я измотаю его, пока он не утратит бдительность и не лишится сил – если только сумею остаться в живых.

Бирмун вспотел, хотя солнце пряталось в облаках и кожу обдувал ветерок. Это из-за куртки и доспеха, я просто не привык носить такое.

Он представил, как встречается взглядом с матерью, и внутренности больно скрутило, что бы он себе ни говорил.

Найдет ли он в ее глазах ненависть? Отвращение? Или просто стыд? Взглянет ли она на него как на ничтожество, напоминание о неудачнике-муже и отвергнутой жизни?

Возможно, ее там не будет. С какой стати ей там быть? Для меня этот день особенный, но для нее это просто еще один день.

Залы и всё, что в них делалось, существовали для мужчин. Вассалы вождей определяли права собственности, выслушивали разногласия и управляли почти всеми повседневными делами в Орхусе. Сами вожди в основном наблюдали за происходящим – когда необходимо, карая преступников, нарушивших законы Ордена, разрешая междоусобицы, одобряя поединки, – или просто важничали перед своими людьми.

Вождь Сурэн будет в своем зале со своими вассалами и родней мужского пола, но его матрона и дочери останутся дома или пойдут на рынок со сверстницами. Женщины не забивали себе голову подобной ерундой.

– Эй ты, а ну смотри, куда…

Бирмун врезался поясницей в борт движущейся телеги, с треском качнув ее вбок и рассыпав овощи.

– Простите, я…

Он взглянул на возчика и приготовился встать на колени и помочь собрать товар, но тут осознал: лицо мужчины побелело.

– Нет, пожалуйста, я не… это была моя вина. Пожалуйста, не надо. Я сам это сделаю.

Торговец спрыгнул со своего старого, лохматого коня и упал на колени, бормоча и выуживая из грязи свой товар, низко наклонив голову, чтобы не видеть Бирмуна. Прохожие отворачивались, только юноши задерживались поглазеть.

Он боится, что я убью его прямо здесь за то, в чем виноват я сам.

Бирмун замер и убрал руку с меча. Его наличие на поясе означало: «Вот муж, который ищет известность и славу», а всего более он сообщал миру, что ремесло его владельца – насилие. Но торговец заговорил еще до того, как увидел клинок.

Бирмун ушел без лишних слов, отмечая разочарование в глазах зевак. Он жалел, что не может криком выразить страдание, которое опорожнит их внутренности и пристыдит их, как детей (коими они и были), за то, что захотели крови незнакомца. Но он ускорил шаг и смотрел вперед, стараясь думать о настоящем.

Вскоре он миновал осыпающуюся статую Вола, обозначающую сердце Старого Орхуса – первые заселенные местечки; ее беспалая гранитная длань тянулась к небу с поднятым в ней рогом, хотя тот больше походил теперь на кубок. Он миновал расщелину в земле, которая увеличивалась с каждым годом, – когда-то в нее сбрасывали одиночнорожденных и оставляли Носсу, а сейчас ее называли Полостью Горы.

Но они больше не выбрасывают своих детей, подумал он без уважения. Теперь, со времени законов, матери просто заставляют их страдать и умирать в нищете или становиться «ночными людьми».

Повсюду вокруг Полости стояли другие ветшающие изваяния старых богов, лишенные поклонения и ухода северян, оставленные тут, возможно, из суеверия или в назидание. Прошлого больше нет, шептали они изломанными ртами и вечно тянулись ввысь к Тэгрину, а может в небытие, пока их тела таяли под дождем.

Тут заседали величайшие вожди, хотя отец Бирмуна, а ныне вождь Сурэн в их число не входили. Бирмун ощущал, как пристальные взгляды молодых женщин и вооруженных мужчин ползают по его коже словно блохи – но вдруг это и правда мелкие ненавистные твари? Он усиленно старался не чесаться.

Изваяния и торговая суета сменились старыми, разрушенными фортами, дозорными башнями и стенами; в этих руинах играли дети богачей. Юные воины упражнялись тут с деревянными мечами, и Бирмун попытался представить это место таким, как раньше, – когда заборы были не просто украшением и колья служили для того, чтобы насквозь пронзать вторгшихся всадников, а не просто мешать обзору и собакам. Даже мосты возводились теперь без ворот, которые трудно было разрушить даже самим строителям. Мы стали слабыми, подумал он, вспоминая истории, что Дала рассказывала ему о степях, где люди практически рождались в седле и не имели законов.

Но таких людей почти не осталось, знал Бирмун. Все они исчезли, кроме крошечных стай, окруженных табунами диких лошадей. Просто еще одно сгинувшее племя.

Он вздрогнул, когда услышал смех, затем увидел широкие двустворчатые двери, которые удерживали открытыми вырезанные для этой цели доски. Зал его отца выглядел почти так же, как и много лет назад. Он был окружен травой, еловыми деревьями и дорожками из гравия, а также сыновьями слуг вождя.

Принадлежал этот зал еще деду Бирмуна, который выиграл оный в бою у другого мужчины, а затем сумел мирно передать своему сыну.

Изнутри донеслись голоса, и Бирмун покачнулся под тяжестью воспоминаний. Тут даже пахнет, как раньше, подумал он, закрывая глаза, когда знакомый ветер швырнул в него мягкие волны побуревших, влажных от дождя еловых иголок. Осквернять все это посредством насилия казалось неправильным и неестественным. Он разрушит мирную сцену грубыми словами и кровью, и, возможно, для кого-то из детей это станет первым воспоминанием.

Я все еще могу повернуть назад. Покинуть это место и зарыть свой меч, и никто даже не узнает.

Бирмун сглотнул и задался вопросом, какой из голосов принадлежит убийце его отца; задался вопросом, сколько сыновей, игравших снаружи, могли бы принадлежать его братьям, если бы те выжили… Он зашагал к очагу – тот разожгли, хотя вечер был не холодным.

Мой отец приберег бы дрова, подумал он, и приблизил бы своих вассалов для согрева.

Он встал у входа и посмотрел на толпу. Мужчины расположились кольцом, а вождь Сурэн и его близнец – на возвышении в конце зала. Все они были вооружены, в чистых выстиранных куртках, с подстриженными бородами или бритые. Их подруги сидели в креслах вдоль