Случай на станции Кречетовка - Валерий Владимирович Рябых

Лишил жизни живого человека. Альберт не считал себя матерым убийцей, и потому, как ни хорохорился, чтобы преодолеть психологический барьер свершенного злодейства, мужчине требовались немалые душевные усилия. Разведчик понимал сложившуюся ситуацию здравым умом, как кажется, переступи через себя и иди дальше… Отмахнись, отстранись — дело уже в прошлом… Да и не жалко Пахряева, подумаешь, некий красноармеец, каких тысячами валят на фронтах немецкие солдаты, уничтожают без задней мысли, и правильно делают. Но нет, не так… Агент взял и убил человека, только что говорившего с ним, безоружного, доверявшего ему. Но и это не главное в подступившем внутреннем дискомфорте, а точнее гадком душевном состоянии, отвратительном настроении. В собственном ощущении Альберт не считал себя преступником, и не совершил постыдную для офицера мерзость — идет война. Но все равно провинился, сильно провинился: отнял жизнь, вот так взял и отнял, вот так запросто взял и отнял чужое существование. Боже мой… как же нелегко убить человека собственными руками…

Но и раскисать нельзя. Вспомнив испытанные психологические методики, Роман Денисович усилено задышал поочередно через каждую ноздрю, успокаивая себя.

Казнь Семена Машкова и недавнее самоубийство Лошака мало задели моральные устои разведчика, хотя и спланировал те смерти, обдумывая детали тех акций. Альберт Арнольд кадровый офицер и призван спецификой выбранной работы продумывать боевые операции и иные насильственные акции в отношении врага. Так учили, да и сам готовил себя к тому с младых ногтей.

Альберт уже и не помнил, сколько раз пришлось готовить вверенные воинские подразделения к боевым действиям. Один или вместе с другими офицерами планировал в полевом блиндаже или в штабном кабинете этапы уничтожения противника, исключая даже намек на сочувствие и человеческое участие к уготованной врагу доле. Но это было обыденное явление — положение начальствующего лица, в чью волю ввергнуты судьбы людей. Такое отстраненное состояние — непременное условие принятия решений, директив, которые определяют исход боя или сражения, победы или горького поражения. Но опять, — эти сравнения, конечно, из другой оперы…

До того Альберту Арнольду трижды доводилось самому, напрямую убивать человека. Правда, в двух случаях это произошло в боевой обстановке.

* * *

В особенности памятен первый раз, и потому, что это первый чрезвычайный случай в жизни, и потому, что в тот день состоялось боевое крещения офицера. День, к которому Альберт сознательно приуготовлял себя в предыдущие годы, день, когда стал истинным солдатом, во всех принятых на то смыслах.

Первого августа четырнадцатого года германский посол в России граф Якоб Людвиг Фридрих Вильгельм Йоаким фон Пурталес явился в Министерство иностранных дел России на Дворцовой площади.

Альберт давно знал эту историю, многочисленно слышанную, да и нещадно перевранную в кулуарах немецких штабов. Но достоверный вариант рассказал полковник Николаи в прежних многочасовых беседах.

Посол спросил русского министра Сергея Сазонова, согласна ли Россия отказаться от объявленной тридцатого июля всеобщей мобилизации. Русский ответил отрицательно. Чрезмерно взволнованный германский посол вынул из кармана сложенную вдвое мелованную бумагу и еще дважды повторил вопрос, с каждым разом волнуясь больше и больше. «Я не могу дать Вам иной ответ», — произнес Сазонов побелевшими губами. «В таком случае… — заявил граф Пурталес, задыхаясь от волнения, переведя дух, натужно продолжил, — я должен вручить Вам этот документ». И передал министру германскую ноту с объявлением войны. После вручения ноты шестидесятилетний посол, немало повидавший на своем веку, потерял самообладание, и, прислонившись к окну, заплакал… При это произнес в слезах: «Кто бы мог предвидеть, что мне придется покинуть Петербург при таких скверных условиях…» Кое-как, совладав с собой, Фридрих Пурталес обнял русского коллегу, ответившего теплым взаимным объятьем, и навсегда оставил здание министерства, а затем и Россию.

Поразительно, что эти две великие империи, связанные многолетними дружескими узами, спаянные кровным родством монархов, буквально в одночасье стали непримиримыми врагами.

Второго августа последовал Манифест Николая II, объявивший подданным Российской империи о вступлении в войну с Германией. Народные чувства приобрели дичайшую антигерманскую направленность. Через два дня, в разгар патриотической истерии, германское посольство на Исаакиевской площади подверглось штурму возбужденной толпы, а затем и полному разгрому. Гигантские конные статуи на портале здания посольства сбросили на землю и потопили в Мойке.

Слава Богу, что при этом погроме пострадал только один человек — на чердаке обнаружили тело старика-кельнера с ножевым ранением. Остальные сотрудники посольства, около ста человек, покинули здание на три дня раньше и на закрытых автомобилях доставлены на вокзал, для отъезда по Финляндской железной дороге в Торнео.

Такая вот горькая историческая справка…

Четвертого августа Альберт Арнольд прибыл в Инстербург в штаб родной второй дивизии для представления командиру генерал-лейтенанту Франц Людвиг Адальберту фон Фальку. Естественно, Альберт по открытым источникам ознакомился с биографией фон Фалька, — эта фамилия давно на слуху в германских военных кругах. Ну, как же — сын министра и генерального прокурора… Нужно непременно заметить, что генерал даже слегка походил на кайзера Вильгельма II, такая же короткая стрижка и лихо закрученные вверх кончики усов. Фон Фальк с радушием встретил Альберта, даже заметил, что приятно рад столь юному выпускнику прусской военной академии. Так как сам окончил детище Шарнхорста в таком же возрасте в восемьдесят третьем году прошлого века.

Обер-лейтенанта Арнольда назначили офицером связи штаба дивизии. И он сразу же погрузился в деловую круговерть прифронтовой жизни. Дивизия состояла в авангарде восьмой армии генерал-полковника Максимилиана фон Притвица, который планировал развернуть оборону от наступления русских по реке Ангерапп (знакомой с детства Анграппы). В этом районе командующий намеревался разгромить первую (Неманскую) армию, а затем направиться на юг против второй (Наревской) армии русских войск. Полевой штаб второй дивизии экстренно перемещался под Тольмингкемен. Арнольду не доводилось быть в этом селении, но он слышал, что в конце восемнадцатого века пастором местной кирхи приходился основоположник литовской литературы Христиан Донелайтис.

А вот теперь, обер-лейтенанту предстояло оборудовать наблюдательный пункт на железнодорожной водонапорной башне, с которой четко просматривались ветки со Шталлупенена на Гумбиннен и Гольдап, а также развилки пяти шоссейный дорог на четыре стороны света. На юге, в двух-трех километрах, зеленела Роминтенская пуща, а если смотреть на юго-восток в цейсовский бинокль то проглядывалась лазурь Выштынецкого озера. А уж в ясную погоду, поутру, просматривались шпили кирх родного Гумбиннена.

И вот здесь, в заповедном, милом сердцу краю Альберту доведется принять первый бой с врагом.

Ночью на семнадцатое августа командир восьмого корпуса генерал-лейтенант Герман Карл Бруно фон Франсуа (кстати, ровесник фон Фалька) получил сообщение о концентрации русских войск двадцать седьмой и сороковой дивизий к северу Выштынецкого озера. Франсуа