Любовь и проклятие камня - Ульяна Подавалова-Петухова

— Его фамилия Чон.

— Чон Сынги. Великий мастер-горшечник! Вот кто создавал шедевры.

Елень растерялась.

— Вы знали его, господин…, — и тут она запнулась, имени старика она не знала.

Тот улыбнулся и, чуть склонив голову, представился:

— Чон. Чон Сэчан.

Елень уставилась на него, а тот, словно не замечая ее пристального внимания, оглядывал мастерскую, и морщинистое лицо озарялось улыбкой.

За чаем Елень узнала всю историю старого мастера. Дед Соджуна приходился Чон Сэчану родным дядей по отцу. Два брата были славными мастерами. Их имена знали и при дворе. Но из-за чего-то братья рассорились, и после смерти отца старший собрал свою семью и уехал куда-то в провинцию, а младший остался в Ханяне.

— У моего отца была такая же книжица, он берег ее пуще зеницы ока. Но однажды по неосторожности выболтал о таящих в ней секретах гончарного дела. Проснулся поутру, а книжицы уже не было. Я же содержимое наизусть помню, потому как он заставил меня выучить все, будто знал, что нам не сохранить записи. Отец до самой смерти лепил горшки для аристократов. Лепил сам, учил меня.

— Не знала, что у капитана есть близкий родственник, — проговорила госпожа, разливая чай.

— Какой же близкий? Он мне… племянник двоюродный, а уж если взять моего внука и сына капитана, то и вовсе седьмая вода на киселе! Таким родством не кичатся!

Из рассказа старика Елень поняла, что из всех детей старика у него остался только сын, и тот сгинул где-то по пути в Мин. Но жаловаться дед не привык. Крыша, пусть и худая, но есть, а на хлеб он зарабатывает, хотя руки совсем не те. Одна отрада — внучок шестилетний. Ему бы учиться, да кто же его в школу возьмет? Разве по ним можно сказать, что они потомки дворянского рода?

Елень с Анпё проводили деда с внучком до самого дома, а вечером она все рассказала Соджуну. Капитан тут же оседлал лошадей для себя и женщины и навестил старого мастера.

Убогая лачуга на краю городских трущоб смотрела на лес и гору. С одной стороны к ней приткнулся очаг для обжига посуды. Крыша прохудилась так, что весь пол террасы был уставлен горшками и тазами, куда сбегала натаявшая за день вода. А вокруг дома даже забора толком не было: плетень имел дыры в пролетах. Капитан постучал в дверь и, не дождавшись ответа, вошел в домишко. Елень не слышала, о чем говорили Соджун и мастер, вот только эту ночь старик с внуком спали уже на отличном тюфяке, укрывшись новым одеялом. Дед Сэчан пару раз просыпался ночью, боясь, что растаявший снег окончательно проломит крышу, но, открывая глаза, видел незнакомую комнату, вспоминал доброго капитана и его упрямую супругу, и закрывал глаза. Так хорошо он уже давно не спал.

Дед оказался суровым человеком. Он сразу заметил некую вольность в доме своего родственника: и дети были вольны в высказываниях, и рабы вроде и не рабы вовсе. У Соджуна даже мелькнула мысль, а не поспешил ли он с принятием такого решения? Но, пообвыкнув, старик осознал: будь они все другими — прозябать бы ему в той самой лачуге до конца дней или жил бы в доме своего родного деда на правах раба. А так жил он с внуком в отдельной комнате, примыкавшей стеной к мастерской. Хозяйка выкинула все тряпье, и старик в кои веки надел одежду, подобающую ему по статусу. Внука Уджина взяли в школу. Сам капитан отвел мальца к учителю. Того приняли, так как ребенок был из дворянского рода, пусть и такого нищего, что жить приходилось впроголодь.

Кроме того, старый мастер понял, что женщина, хозяйничавшая в доме, была ни супругой капитану, ни наложницей. Не знай он ее так хорошо, решил бы, что она ведьма. А кто же еще? То на кухне пропадает, так как служанке по причине тягости[6] дурно, то горшки лепит, а то и вовсе неслыханное — скачет с палкой по двору, как коза. Срам-то какой! Да и капитан тоже хорош: каждый день вечером рубится с ней, вооружившись настоящим клинком. Бьются так, что смотреть страшно. Искры так и сыплются в разные стороны, а они посмеиваются, ловя друг дружку на хитрость. Больше семидесяти лет прожил на свете Чон Сэчан, а не знавал таких женщин среди знати.

Хоть и садился за стол, как старший рода, и без него не начиналась трапеза, а чувствовал себя в доме своего деда, как в гостях. Странная женщина не только сама упражнялась в воинском искусстве, но и детей приучала. Больше всего деда удивляла тихая Сонъи. По мнению старика, ей уже давно пора было замуж, и мать должна была позаботиться об этом, но Елень не тревожило отсутствие жениха у незамужней взрослой дочери. Хванге чаще прыгал с мечом по двору да стрелял из лука, чем сидел за книгами. Мать поощряла военное ремесло. Капитан тоже. У мастера же никто мнения не спрашивал.

А потом он узнал, почему старших в доме нет. Узнал и испугался, даже засобирался домой. Слыхано ли, жить в доме, где хозяйничает жена казненного предателя?! Дед быстро связал пожитки в узелок, но тут в комнату вбежал Уджин и похвастался своими первыми достижениями. Старик посмотрел на счастливого ребенка и опустился на стул. Ну уйдет он. А дальше? Сколько ему еще осталось? А ведь на днях, как прихватило опять сердце, мелькнула мысль: славно, что Уджин не останется один. Зная госпожу и капитана, понимал дед: мальца не выгонят и вырастят, и вырастят не как раба, а как вольного, свободного человека.

Старик посидел, подумал, а потом достал из своих вещей истертый кожаный передник, да и пошел в мастерскую, так как обычно именно в это время госпожа занималась лепкой. Елень, увидев мастера в дверях, даже опешила. Дед Сэчан вздохнул и направился к ней, сидящей за кругом. Женщина тут же уступила старику место и встала рядом, держа на весу перепачканные глиной руки. Мастер повязал на лоб платок и сел. Толкнул круг, чтоб он быстрее вращался, и высохшие руки легли на заготовку. Женщина пододвинула стул ближе и села рядом, не спуская глаз с колеса, не пропуская ни одного слова старого мастера. А тот учил, учил,