Любовь и проклятие камня - Ульяна Подавалова-Петухова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Елень спросила о стоимости. Ваза оказалась дорогой, но язык не повернулся торговаться. Госпожа развязала кошель и выложила перед дедом оговоренную сумму, а потом развернула шелковый платок и показала итог своего труда. Дед поднялся, взял в руки, повертел и поставил на шелковый платок.
— Сколько вы за нее заплатили, госпожа? Надеюсь, не больше, чем за этот платок, — проворчал мастер и сел обратно.
Елень смутилась.
— А сколько, по-вашему, она стоит?
Дед презрительно поджал губы.
— На стоимость этого платка можно купить воз таких горшков!
Чжонку нахмурился, но Елень придержала молодого человека.
— Видите ли, я не покупала эту… этот горшок, — сказала женщина тихо, — я сама его сделала.
Дед посмотрел на нее, потом на вазу-горшок, встал, вновь повертел его в руках, постучал пальцем по стенкам сосуда в разных местах, осмотрел со всех сторон и вновь поставил на прилавок.
— У него стенки разной толщины, то же самое касается края горлышка, здесь тоньше, здесь шире. Кособок, и глазурь легла неровно, — вынес свой вердикт горшечник и поднял на женщину глаза. — Впервые вижу госпожу, которая бы лепила горшки.
Елень почувствовала, что краснеет.
— А вы можете научить? — очень тихо спросила она.
Дед хмыкнул и перевел взгляд на голову внучка.
— Госпожа, прошли годы, когда я брал последнего ученика. Сейчас я просто делаю вазы, чтобы прокормить себя и внука. Его родители как уехали на заработки в Мин еще три года назад, так до сих пор вестей нет. А ее можете оставить, если она вам не нужна, — сказал он и указал пальцем в свою великолепную вазу.
Елень посмотрела на изделие, что держала в руках, и не понимала.
— Вещи должны служить, а вы купили ее, чтоб я оценил ваш труд.
— Я купила ее, чтобы подарить молодым супругам, что узнали о скором рождении своего первенца, — ответила женщина и передала вазу Сонъи. — А вам хочу предложить работу.
Старик слушал аристократку и улыбался. Он прожил много лет. Пережил такое количество королей, что мог по праву назваться хранителем истории государства, так как родился еще в эпоху Корё[3], а потому унаследовал от своего отца все тайны горшечного дела[4]. Посуда, которая изготавливалась семьей, сразу доставлялась в храмы, служила во время дворцовых церемоний. Только самые богатые люди могли позволить себе такую посуду. Селадоновая глазурь[5], покрывавшая вазу, которую держала Елень в руках, была бледно-зеленого оттенка — признак качества и знак семьи, изготовившей ее. И минуло уже больше десяти лет с тех пор, как старик брал учеников, а ведь когда-то к нему напрашивались отпрыски богатейших семей! Давно… Давно это было. Так давно, что и не вспомнить в каком году, при каком монархе. И вот стоит перед ним госпожа, разодетая в шелк, и говорит, что хочет научиться лепить. Зачем? Зачем горшечное дело аристократке?
Елень убеждала старика, сулила деньги, но тот остался при своем мнении: учеников он не берет, ни в чем не нуждается. Женщина постояла, постояла, да и ушла с детьми. Старик вновь прикрыл веки и стал слушать внука, позабыв о богатой даме.
Однако на следующий день женщина вновь предстала перед ним. Вновь уговаривала, предлагала деньги, но старик не соглашался. Уходя, женщина оставила на прилавке кулек, в который была завернута копченая утка.
— Вы не можете отказаться. Эту утку я не покупала. Ее привез господин капитан, сам поймал, сам коптил. Не отказывайтесь, — сказала она. Внучок судорожно сглатывал, переводя глаза с ароматной дичи на сурового деда. Тетушка ребенку очень нравилась. Она была доброй, и руки у нее были ласковые.
— Госпожа, спасибо, но я правда-правда не беру учеников, — вставил дед напоследок.
Елень улыбнулась, поклонилась и ушла. А на следующий день опять пришла, но уже с Анпё. Слуга, вооружившись топором и молотком, быстро поправил покосившееся крыльцо лавки. Перевесил дощатую дверь. Старик смотрел на хлопоты незнакомой госпожи и хмурился. Он гордился своим ремеслом и мастерством, которого достиг в нем. Сейчас он уже не мог изготавливать столько посуды, как раньше: руки не те. Посуда значительно упала в цене, потому как с историей рода ушла и история селадоновой глазури. Эпоха миновала. Да и горшечников развелось. Лепят без разбору, кто ни попадя. А ведь это не лепка, а искусство. Настоящее искусство! А лезут в него все, кому хочется!
Старик готов был услышать просьбу госпожи и даже приготовил ответ, но странная аристократка ни о чем не просила. Угостила внучка вкусными пирожками, да ушла со своим слугой. А на следующий день вновь оказалась перед лавкой горшечника. Она подошла и протянула деду старую потрепанную книжицу. Мастер открыл книжку и узнал ее. Хоть глаза и утратили былую зоркость, но содержание этого старого дневника он помнил наизусть. Высохшие руки скользили по желтым полустёртым страницам, а душу омывало волнение. Старик поднял на женщину глаза, затуманенные слезами.
— Откуда… откуда у вас это? — только и смог он произнести.
И Елень рассказала о старой гончарной мастерской, о деде капитана Соджуна. Мастер оживился, быстро собрался и возжелал увидеть мастерскую своими глазами. Елень пригласила идти за ней и стала показывать путь. Несмотря на внешнюю дряхлость старика, шел он быстро, споро переставляя клюку, на которую опирался. У ворот поместья замер, что-то прошамкал беззубым ртом и прошел за госпожой.
Мастерская произвела на него странное впечатление. К удивлению хозяйки, дед прекрасно знал, как мастерская выглядит, где что лежит, словно был здесь когда-то.
— Как зовут хозяина этого дома? — вдруг спросил старик.
— Ким Соджун, единственный сын министра финансов Ким…
— А как зовут…
