Любовь и проклятие камня - Ульяна Подавалова-Петухова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Господин! — зовет она и только тут замечает, что на рубашке не осталось завязанных тесемок. Она подхватывает разъехавшиеся полы, запахивается и вскидывает испуганные глаза на капитана. Он смотрит на нее, а в темных омутах тлеет страсть…
А если… если она сейчас опустит руки и позовет его… позовет к себе, и он подойдет… и он… Что-то обжигающе горячее взрывается в голове. На долю секунды Елень слепнет и глохнет, только бешеный галоп сердца, отдается во вскипевшей крови. Волна желания накрывает с головой. Становится так жарко, что хочется снять с себя все. Воспоминания о руках этого сильного мужчины на голом теле обжигают сознание. Хочется… так остро хочется…
Руки дрожат, и она едва справляется с завязками. Елень чувствует, как горит все тело. Она уже не смотрит на капитана, уже не зовет его, боясь, что он может увидеть ее такой… такой, какой она себя еще не знает. И это пугает. Она поворачивается к Соджуну спиной, и пока тот укладывается, делает вид, что засыпает. Но он улавливает что-то острое, необъяснимое. Укрывает ее, а потом ложится.
Перед его глазами напряженная узкая спина, и Соджун понимает — Елень не спит. Он слышит это по прерывистому дыханию: спящие так не дышат. Он поправляет плащ, и женщина замирает. Даже не дышит. Он тяжело вздыхает, кладет руку на талию. Под ладонью упругие мышцы, не женщина — тетива взведенного лука. Соджун сильней, крупней и может… Но он тянет ее на себя, и Елень поддается, поворачивается к нему, и он вновь укладывает ее головой себе на руку, обнимает обеими руками.
— Спи, скоро рассвет, — слышит она, и горячее дыхание касается ее уха.
Елень будто выдыхает. Сердце бешено колотится, и женщина боится, что капитан это почувствует, ощутит. Но тепло его большого тела успокаивает и убаюкивает, и незаметно для себя она скоро забывается глубоким сном в объятиях любящего человека.
[1] Дело в том, что в традиционном корейском доме ханоке кухня была сквозная, имела два входа-выхода, расположенных напротив друг друга. Это было сделано для того, чтобы удобно было подносить дрова, воду и прочее. Очаги (от двух до четырех) дымоходами уходили под дом, тем самым отапливая жилище зимой. Летом еда готовилась на открытых очагах на заднем дворе поместья.
Глава тридцать вторая.
Не вернувшиеся вовремя родители напугали детей. Те ждали их до глубокой ночи. Анпё несколько раз выходил за ворота, но хозяева так и не вернулись до темноты. На Сонъи и Хванге было страшно смотреть. Чжонку, как мог успокаивал, что родители просто не успели спуститься с горы до темноты и заночевали в лесу. Девочка кивала, но на душе было тяжело. Вместе с Хванге они соскочили с утра пораньше и не уходили со двора. И впервые Сонъи без приказа переоделась, сама достала лук и стала метать стрелы в мишень. Выпустив с десяток стрел, она почувствовала непоколебимую уверенность и злость. Вот вернется матушка с капитаном, и она им скажет… Она им скажет, что так поступать нельзя. Уж она скажет! Чжонку смотрел на девушку и видел эту злость. Но лучше метать стрелы, чем просто мучиться неведением.
После обеда уставшие и измученные вернулись Елень и Соджун. Увидев детей, занятых делом, они даже немного опешили. Сонъи, увидав мать живой и здоровой, едва не заплакала, но смогла сдержаться: стрельба помогла. Сонъи просто подошла и ткнулась лицом в плечо матери, Елень все поняла. Обняла дочь.
— Простите нас, дети! Доктор Ан совсем плох, вон даже козу пришлось забрать.
— Из-за козы и задержались, — усмехнулся Соджун, — не хотела идти, боялась, что мы ее съедим. Пришлось всю дорогу уговаривать!
Дети неуверенно улыбнулись, а капитан, чтоб немого развеять тяжелую обстановку, стал в красках рассказывать, как говорил с козой, и что она ему отвечала. Через минуту все уже хохотали, и страх отступил в тень. Капитан это видел очень ясно, а потому продолжал шутить.
Вот и подошла годовщина страшных событий прошлого года. Семья навестила могилу в горах, отвела службу в храме. Дома устроили поминки. Дети плакали, Елень — нет. За год произошло так много всего, что ей казалось, что и не год прошел, а лет десять, не меньше. Поместье, принадлежавшее когда-то семье, так и пустовало. Елень как-то раз проходила мимо. Остановилась, глянула на запертые ворота с выцветшей желтой печатью и пошла дальше. Что себе душу травить?
Незадолго до первого снега сыграли скромную свадьбу. На разостланной посреди двора циновке перед ширмой стояли угощения и подношения. Жених смотрелся важно и все оправлял на себе новую одежду. Он заметно волновался, потому что невеста весь день не показывалась из дома. Не было гостей, не было чужих, только в кругу своей семьи праздновалось торжество, но Анпё это не смущало, как и его невесту, которую, придерживая за локти, вела к циновке улыбающаяся госпожа. Новобрачные кланялись друг другу, кланялись гостям и смущенно улыбались. Гаыль не поднимала счастливых глаз, и Елень радовалась за нее. После торжества молодоженов проводили в отремонтированный домик, где теперь они будут жить вместе.
Соджун встретился с Елень глазами, улыбнулся. Он бы тоже хотел увидеть госпожу в хвароте[1], хотел бы потом помочь снять все эти украшения, вынуть шпильку из волос… Хотел бы, но вот только…
А спустя какое-то время стало ясно, что в молодой семье ожидается прибавление. Узнав об этом, Елень решила устроить праздник. Она отправилась на рынок с Сонъи и Чжонку, Анпё был вынужден остаться дома. Купив все необходимое, они еще покружили по рынку, пока не вышли к горшечникам[2]. Елень не выпускала из рук завернутую в шелк вазу, что изготовила сама. Ей было интересно узнать мнение о своих способностях от сведущих людей. Она шла и присматривалась к горшечникам и не решалась подойти.
Чжонку, наблюдавший за ней, усмехнулся про себя:
«И это та женщина, которая так умело разит мечом?»
Но в навыках владения
