Скрытые лики войны. Документы, воспоминания, дневники - Николай Губернаторов

Резко повернувшись к майору, я скомандовал:

— Передайте, чтобы бронетранспортер немедленно вернулся назад! Второе: все переговоры ведите открытым текстом, без кода и… помедленнее говорите.

Пока все шло ладно. Мы выехали на мост. За нами вслед потянулась колонна: 1-й огневой взвод батареи, 1-я рота, повозка санвзвода, 2, 3 и 4-я роты. Замыкал колонну Лукша со взводом управления и 2-м огневым.

Впереди и по бокам колонны зарысили головной и боковой казачьи боевые охранения. За мостом немцев не было, но справа и слева, параллельно нам — где по дороге, а где по полю, то маяча вдали, то исчезая, — двигались бронетранспортеры.

Немцы молчали. Мы с майором поглядывали на свои карты, контролируя продвижение. Он время от времени передавал по рации о месте нахождения. Открытым текстом, разумеется. На востоке и юго-востоке стало слышно погромыхивание. Сближались с фронтом.

Над дорогой на восток пролетела «рама» (немецкий разведывательный самолет), сопровождаемая двумя «мессерами». Немного погодя, пересекая дорогу, направляясь на северо-запад, пролетел наш Р-5. Вернулся. Еще раз, уже на бреющем полете, прошел вдоль дороги над нами.

Что тут поднялось!.. Ему кричали, махали, кто чем — кто-то даже каким-то красным лоскутом. Самолет покачал крыльями и, набирая высоту, ушел на северо-запад.

Колонна пересекла железную дорогу и вскоре подошла к мосту через небольшую речушку.

— Предел, о котором мы договорились!.. — доложил майор генералу и повернувшись ко мне: — Вы все поняли, господин капитан?

— Да. Расстанемся на том берегу. Вон там, у лесочка.

Там, на перекрестке шоссе и полевой дороги, я потребовал, чтобы немцы повернули на север по полевой дороге и остановились в ста метрах от перекрестка. Встал в машине и подал знак колонне продолжать движение по шоссе на восток. Саша повторил сигнал клинком. «Насобачился», — подумал я.

Дождавшись, когда хвост колонны — 2-й огневой взвод — достиг опушки рощи, я с борта машины перескочил в седло поданного Сашей коня. Немцы послушно сидели затылками к шоссе. 2-й огневой остановился на дороге у среза опушки.

— Сейчас вы вернетесь на шоссе и поедете обратно, — обратился я к немцам. — Если нашу колонну атакуют, мы откроем огонь по вашей машине из орудий.

— Яволь, господин капитан, — мрачно ответил майор.

По моей команде взвод Шатилова пошел галопом к опушке напрямик, по полю. Я на ходу скомандовал рассредоточение. Рассыпались, держа направление к опушке, где виднелись орудия 2-го огневого.

Вообще-то, сзади нас могли бы расстрелять из тяжелых пулеметов, с мотоциклов… Но и фрицам было бы несдобровать: из пушек бы их накрыли. Так и было задумано.

Доскакав до огневиков, приказал Шатилову со взводом следовать в голову колонны и передать приказ: резко изменить курс движения, повернув строго на юг, через рощу.

Наконец сам развернулся в сторону оставленных немцев. Они, переехав мост, тоже свернули в рощу, на том берегу речушки. Мелькнуло: «Дистанция — 1800. Прицел — 36… А славяне?.. А слово офицера?..»

Распорядившись о возобновлении движения управленцев и огневиков, поскакали с Сашей в голову колонны.

Движением своей колонны мы изобразили несколько зигзагов, меняя направление с южного на восточное, с восточного на северо-восточное. Путали след.

В той роще — на втором, третьем километре после отрыва от немцев — нас пытались накрыть артиллерийским огнем. Били они наугад, вслепую — посему потери наши были минимальны. Погиб сержант-пехотинец, и двоих ранило.

Еще в течение пяти суток мы маневрировали, приближаясь к грохочущему фронту и стараясь не ввязываться в стычки с фрицами. Надо было беречь силы для обратного прорыва к своим.

Фильтр

Конец ноября 1944 года

Прорвались мы в районе города Ясберень, южнее его, на небольшой плацдарм, занятый нашими на западном берегу Задьвы.

Встреча со своими, несмотря на сложность обстановки, была неописуемо горячей. Нас по-братски бережно препровождали из батальона в полк, из полка в дивизию 53-й армии…

Но уже в штабе дивизии, точнее, в ОКР «Смерш» (отдел контрразведки «Смерть шпионам»), начались нелепости.

Офицеров отделили от солдат и сержантов. Потом — сержантов от рядовых. Отобрали трофейное, затем и личное оружие. Пошли допросы. Офицеров допрашивали каждого в отдельности и многократно.

К исходу первых суток нашего возвращения меня изолировали от всех, засадив в бывший немецкий бункер. Следуя под конвоем на допросы, мельком видел этими днями, как промаршировала одна из моих рот. Без оружия, под командой одного из взводных командиров. В другой раз прошел на рыси взвод Шатилова (эти — при шашках и карабинах) — значит, что-то стало проясняться в нашем положении.

Эти две встречи выглядели и трогательно, и трагикомично. В обоих случаях командиры подразделений, увидев меня, конвоируемого «цириками» из ОКР, отдали воинскую почесть, скомандовав зычно: «Смир-р-но! Рав-не-ние на-право!» А Шатилов отсалютовал шашками. Казаки даже рявкнули троекратное «ура!». Я, стараясь держаться браво, отдал честь братьям-славянам, благо хоть кубанку-то с меня не содрали.

Совсем тоскливо, пакостно на душе стало, когда узнал, что здесь, под Ясберенем, остался я один. Друзья, товарищи мои были уже в полках. Правда, затеплилась надежда, что по прибытии батареи и Шатилова в полк оттуда придет поддержка, выручка.

Несколько позже узнал, что Хабишвили ударил в колокола — стал добиваться моего возвращения в полк. Узнал также, что чуть раньше прибытия в часть торопыги-писаря отправили моим родным похоронку, где, как водится, сообщалось: «погиб смертью храбрых, защищая свободу и независимость…»

Из-под Ясбереня меня отправили — разумеется, под конвоем — в штаб нашего корпуса, подвергли новым допросам. Это уже называлось не дознанием, а следствием, как мне объявили. Разницы в подходе и методах ведения допросов я не заметил. Только развивалось все быстрее — под рукою у них скопилось много бумаг.

Содержали меня в каком-то старом тюремном здании. В одиночной камере. Допрашивали двое — майор и старший лейтенант — то вместе, то чередуясь.

Старший был умнее, младший — ретивее. Впервые замелькали выражения: «действия, граничащие с изменой Родине», «придется отвечать по всей строгости», «трибунал», «военно-полевой суд» и т. п.

Мною начало овладевать чувство безысходности, отчаяния.

Появление в моей камере Хабишвили было дивным озарением: свет… воздух… мессия!..