Черный воздух. Лучшие рассказы - Робинсон Ким Стэнли

Но нет, на самом-то деле все было не так. Вовсе не так. На самом деле то был неизвестный в очках, с саквояжем, набитым древними побрякушками, – он и указывал десятку безработных матросов, где копать ямы, а где возводить землянки. Неприметный, неразговорчивый, безымянный, однажды он отошел вон туда, в лес, пал жертвой сердечного приступа, и остался от него только скелет, кожаная броня, перевязь для меча да очки поверх опустевших глазниц – анахронизм, который его в итоге и выдаст…

Твердо решив отыскать его нечаянную могилу немедля, профессор побрел через невысокие холмики к опушке леса…

Но нет, на самом-то деле никакого скелета там не найти. Не настолько был прост этот неразговорчивый тип. Умер он далеко-далеко, не оставив ни следа, ни намека на дело, которому посвятил многие годы жизни. Еще один пациент в больнице для неимущих… а не замеченную доктором бронзовую заколку в его кармане украдкой прибрал к рукам помощник гробовщика. Создатель Винланда… Безымянный при жизни, безымянным сошел он в могилу и канул в забвение.

Одолеваемый тошнотой, профессор растерянно огляделся. Невдалеке обнаружился камень высотою по пояс, эрратический валун, принесенный сюда ледником. Усевшись на камень, профессор подпер подбородок ладонями. Нет, так не годится. Совершенно непрофессионально с его стороны. Все эти книги, читанные еще мальчишкой… а что подумает о нем министр?! Да, кстати: новые гранты, финансирование… нет, в самом деле расстраиваться вовсе не из-за чего!

Летние ночи в этих широтах недолги, и праздник затянулся далеко за полночь. Небо на востоке уже посерело, внизу ясно виднелись землянки, длинные дома под торфяной кровлей. На берегу покоились три остроносые, крутобортые ладьи. Из длинных домов высыпала толпа невысокого роста людей, закутанных в шкуры. Все они двинулись к морю. Профессор шел среди них, слышал их разговоры на каком-то из диалектов норвежского и многое понимал. Настал день отплытия; пора грузить корабли. Все нажитое собирались забрать с собой. О возвращении не помышляли: слишком уж много скрелингов там, в лесу, слишком уж много у них смертоносных, быстрых, как молния, стрел. Смешавшись с толпой, профессор тоже взялся за погрузку, но вдруг заметил коротышку в черном пальто, украдкой шмыгнувшего за кузницу. Взревев, бросился он в погоню, а на бегу подхватил с земли камень, готовый прикончить чужака в черном, точно подлого скрелинга…

Разбуженный прикосновением министра, профессор едва не свалился с камня и встряхнул головой. Алкоголь по-прежнему туманил голову. Солнце уже взошло, но до похмелья, пожалуй, оставался еще час-другой.

– Я давным-давно должен был обо всем догадаться, – зло буркнул он. – Они уже до Гренландии добрались на пределе сил, а погода все ухудшалась. Чудо, что хоть туда дошли. Ну, а Винланд… – Профессор махнул рукой в сторону поселения. – Винланд – просто сказка, сложенная каким-то мечтателем.

– По-моему, это не так уж важно, – спокойно, как ни в чем не бывало, сказала министр.

Профессор поднял на нее изумленный взгляд.

– То есть?

– История зиждется на сказаниях, сложенных людьми. Выдумки, сказки, мистификации – тоже. Правдивы они или лгут, это не главное. Главное – сами сказания. Вернее, некоторые их… свойства. Они и делают сказания истиной либо ложью.

Профессор покачал головой.

– Одни события действительно происходили в прошлом, другие же – нет.

– Но как вы наверняка отличите первые от вторых? Вернуться в прошлое и удостовериться мы не в силах. Возможно, Винланд сфабрикован вашим таинственным анонимом, а может быть, викинги все же бывали здесь, только высаживались в другом месте. Так ли, иначе, для нас это всего лишь легенда. Предание.

– Но… – Профессор осекся, сглотнул. – Но ведь достоверность сказания – дело, бесспорно, важное!

Министр неторопливо зашагала из стороны в сторону.

– Как-то раз один из друзей рассказал мне о прочитанной книге, – заговорила она. – Написал ее человек, ходивший по Красному морю в давние-давние времена. В числе прочего он упоминал о мальчишке, слуге с одной из арабских дау[69], с рождения не помнившем ни заботы, ни ласки. Моряком мальчик сделался в три года, а до этого бродяжничал на побережье.

Остановившись, министр бросила взгляд в сторону берега бухты.

– И я частенько воображала себе, как этот мальчик жил. Один, у моря, в таком возрасте – и не пропал. Это казалось настоящим чудом и… и неизменно радовало, – призналась она, вновь повернувшись к профессору. – Но однажды я пересказала эту историю специалисту по раннему развитию детей, и он только головой покачал. «Вероятнее всего, это не совсем правда», – сказал он. То есть не ложь, а…

– Преувеличение, – подсказал профессор.

– Именно, преувеличение. Он предположил, что мальчик на самом деле был несколько старше либо ему кто-нибудь да помогал, понимаете?

Профессор кивнул.

– Однако в итоге, – продолжала министр, – я обнаружила, что его суждение для меня безразлично. В моем воображении этот мальчик так и остался едва выучившимся ходить малышом, ищущим пропитание в лужах, оставшихся после отлива. Значит, для меня эта сказка жива, а остальное – неважно. Точно так же мы судим обо всех прочих подобных историях – чем сильнее они подхлестывают воображение, тем выше их ценим.

Смерив ее долгим взглядом, профессор почесал подбородок и огляделся. Все вокруг обрело необычайную четкость очертаний, словно бы замерцало изнутри, как нередко случается после бессонной ночи.

– По-моему, подобные воззрения совсем не сочетаются с вашей должностью, – сказал он.

– Но я о них прежде даже не подозревала, – пояснила министр. – Все это пришло мне в голову за последнюю пару часов, во время раздумий о вашем открытии.

– Так вы не спали? – удивился профессор.

Министр покачала головой.

– Кому же удастся уснуть в такую ночь?

– В точности мои чувства! – едва ли не просияв, воскликнул профессор. – Как это у вас говорится, «нюи бланш»[70]?

– Да. «Нюи бланш» для двоих, – отвечала министр, не сводя с него все того же слегка насмешливого, теплого взгляда. Казалось… казалось, она понимала его.

Схватив профессора за руки, она помогла ему подняться, и оба двинулись через селение Л’Анс-о-Медоуз, к палаткам. Ярко-зеленая трава под ногами была мокра от росы.

– И все же я думаю, – сказал профессор, шагая рядом со спутницей, – нам необходимы не просто сказки о прошлом. Нам нужно то, что нелегко отыскать… то, чего в прошлом на самом деле и нет. Некая тайна, загадка… нечто, придающее особый смысл нашим жизням.

Ладонь министра скользнула под его локоть.

– Всем нам нужна Атлантида из детства. Но если ее не найти…

Рассмеявшись, министр поддела ногой кустик травы. В капельках брызнувшей вперед росы на миг – всего на миг – ярко вспыхнула радуга.

Иллюстрированная история XX века

«Если истины нет на полках Британского музея, то где ж ее искать?» – спросила я, беря блокнот и карандаш[71].

Перевод Д. Старкова

Ежедневные дозы яркого света существенно улучшают самочувствие страдающих от депрессии, и посему Фрэнк Черчилль каждый день, к восьми вечера, шел в клинику на Парк-авеню, где высиживал по три часа под световым потоком мощностью в тысячу шестьсот ватт. Не солнце в комнате, да, однако яркость шестнадцати стоваттных лампочек без абажуров, свисающих с потолка, – это тоже не так уж мало. В данном случае лампочки, по всей вероятности, заменяли длинные трубки, спрятанные под листом матово-белого пластика, отчего с виду казалось, будто светится весь потолок.

В течение трех часов сидел он за столом, исчерчивая пурпурными каракулями страницы розового блокнота, а в одиннадцать вновь выходил во мрак ветреных улиц. Щурясь на огни фар, неспешно плывущие сквозь темноту, шел он домой, в номер отеля в западной части Восьмидесятых. К пяти утра ему предстояло вернуться в клинику, на предрассветные процедуры, но до тех пор Фрэнк мог поспать. Этой возможности он ожидал с нетерпением: лечение продолжалось уже три недели и порядком его утомило. Однако процедуры вроде бы помогали… насколько он сам мог судить: врачи обещали улучшение в среднем на двадцать процентов в неделю, но как в этом убедиться, Фрэнк не понимал.