Бегом на шпильках - Анна Макстед

Он садится за стол.

— Нэт.

— Что, — отзываюсь я, пряча взгляд.

— Не будь ребенком. Расскажи, что она там наговорила.

Закурив, рассказываю ему все: с вызовом и стараясь не хныкать и не скулить.

— Ты ведь знала, какой это риск, — говорит он, — не рассказать ей все сразу же. Всегда получается раз в пять хуже, если за тебя это сделает кто-то другой. А если это Франни, то вообще — в десять.

Я согласно киваю.

— Возможно, мне действительно надо было с ней поговорить, — добавляет он. — Но она этого не хотела. Это было видно.

Я качаю головой, стараясь казаться снисходительной и милосердной.

— Нет, ты правильно сделал, что не стал вмешиваться. Правильно сделал, что остался в стороне. Я должна была все рассказать ей раньше, не откладывая на потом. Так что я сама во всем виновата. Знаешь, и все равно… — Я медлю. Мне просто нужен был козел отпущения. — Все равно, я не могу поверить, что это конец нашей дружбы. Все так ужасно запуталось. И…

— И?..

— Ничего. Не важно. Просто очередная глупость.

— И все же?

— Ну… Я просто вспомнила один случай. Мы с Бабс как-то были на одной вечеринке, и дверь в туалет там очень плохо закрывалась, и мы договорились караулить друг дружку. А потом мы не меньше часа спорили, как ведут себя красавицы типа Наоми Кемпбелл, если их застукали на толчке: меньше они стесняются, чем обычные девушки, или так же. И я просто подумала, — с огромным трудом сдерживаю рыдания, — что мало найдется людей, с кем можно было бы запросто говорить на такие темы…

Я понимаю, что мое достоинство тает на глазах.

— Я же говорила тебе, что это глупость, — рычу я. — Не надо было вытягивать.

— Прости.

Закашлявшись, давлю окурок в пепельнице и тут же раскуриваю очередную сигарету.

— А ты, я смотрю, не на шутку увлеклась, — замечает он. — В такую-то рань.

— Безникотиновые, — я мрачно указываю на пачку.

— Нэт, — говорит он очень медленно, вынимая сигарету из моих губ и затягиваясь: поступок, который вроде как абсолютно не должен выглядеть сексуально, но все как раз наоборот. — Фу! Господи, хорошо, что я бросил: мерзкий вкус. Я уверен: рано или поздно, но вы все равно помиритесь. Просто она сейчас в шоке. И это может продлиться какое-то время.

— Энди, она ненавидит меня.

Гашу сигарету: а то она слишком отвлекает, особенно с учетом того, где эта сигарета только что побывала.

— Она ненавидит тебя, потому что предпочитает ненавидеть тебя, а не Саймона. Представь, что ты Бабс: кого бы ты больше хотела считать плохим мальчиком? Свою лучшую подругу или своего мужа? Да, выбор не из легких, но, будь я на ее месте, я выбрал бы лучшую подругу.

— О! Да, конечно, ты прав! — кричу я, но тут же вспоминаю, что не хочу быть Энди ничем обязанной. — Хотя, по большому счету, все-таки неправ. Знаешь, почему? Ведь даже если она признается себе в ошибке, даже если Саймон втолкует ей, что случилось на самом деле, даже если я напишу ей письмо, или… — возможность заступничества Энди я безжалостно отбрасываю, — …даже если нос Франни вдруг вытянется в три раза, Бабс все равно продолжит злиться на меня за то, что я стала кондуитом, — я настаиваю на этом слове, — Саймоновой неверности.

Энди щурится.

— Может, это случится и не очень скоро, но она все равно захочет помириться. С ней всегда так: наорет на тебя, выпустит пар — и все. А если не все, то представь себе ситуацию: ты и…

— О нет! Она запретила мне даже появляться в кулинарии!

— Так, — принимается квакать Энди, — так.

И закашливается. У него такой вид, будто он только что сел на дикобраза. Я уже готова объявить о предстоящих переменах в его жилищных условиях, как вдруг он говорит:

— Натали, есть еще кое-что, о чем я собирался тебе сказать.

— Что?

— Вчера. Помнишь, когда я говорил, что не могу перестать думать о своей бывшей?

— Смутно, — отвечаю я.

Господи! Откуда вообще возникла эта идиотская мысль, будто мне тяжело будет расставаться с этим полоумным?

— Я неправильно выбрал момент. Поэтому и результат получился не тот. Я рассказал тебе потому, что не хочу водить тебя за нос. Но ты не дала мне возможности закончить. Я больше не люблю Сашу. Дело, скорее, в вопросах, оставшихся без ответа. Я не понимаю, почему она бросила меня. И я не понимаю, почему это все еще имеет значение. Мне просто хотелось, чтобы ты знала, что со мной происходит. Мне пришлось через многое пройти. Когда она ушла, меня словно выпотрошили, и только теперь я начал понимать, насколько сильно выпотрошили. Я не хочу, чтобы это стало препятствием к тому, что… может произойти между нами. Не знаю, что чувствуешь ты, но ты мне очень нравишься. У нас могло бы что-то получиться. Если ты, конечно, этого хочешь.

Он смотрит на мое ошеломленное лицо и добавляет:

— Или нет.

Десять секунд спустя мы с Энди неистово сплетаемся на моей кровати, в то время как прозрачные белые шторы мягко колышутся под дуновением нежного весеннего ветерка. На самом-то деле все совсем не так. Но — эй! — ведь запросто могло быть так. Моя рука была в его руке: он нежно поглаживал мне ладонь. Я ощущала грубость и шероховатость его пальцев, и от этого ощущения по всему телу пробегала дрожь. Он посмотрел мне в глаза — и я узнала этот напряженный взгляд, это сдерживаемое желание. Мне хотелось раствориться в нем. «О боже, да, возьми же ты меня, всю без остатка, я вся твоя!»

Но я этого не сказала. А лишь пробормотала:

— Можно я подумаю?

Он ответил коротким, застенчивым кивком. Несколько секунд я жадно смотрела на его губы, а затем, пискнув: «Отлично. Спасибо!», убежала в свою комнату.

Вскоре я услышала, как хлопнула входная дверь. Ну и как я могла выселить его после всего этого? В лицо я сказать о выселении не смогла, а записок строчить не собираюсь. Так что я просто потерянно брожу по квартире, поправляя идеально висящие картинки. Ты, идиотка несчастная, надо было сказать ему «да»! Ловлю себя на том, что плавно перемещаюсь к холодильнику, вставляю — один за другим — четырнадцать ломтиков хлеба в тостер «Дуалит», густо намазываю маслом каждый поджаренный тост и с жадностью поглощаю все это.

Через двадцать секунд я чувствую себя отвратно. Унитаз манит и зовет, но я не поддаюсь искушению. И что? и что? и что? Мне осточертело притворяться, будто я схожу с ума по овощам. Я только что набрала фунт. Целый фунт! И что? Кто, кроме меня, заметит-то? С физиологической точки зрения, от набранного фунта меньше вреда, чем от общения с унитазом. В любом случае я обещала маме. Чувствую себя обрюзгшей и разжиревшей свиньей, но принимаю решение: пусть будет так, как есть. «Минута на губах — всю жизнь в окороках». Все самые гнетущие слоганы, когда-либо придуманные диетической индустрией, всплывают в памяти специально, чтобы подразнить, но меня так просто не возьмешь. «Ничто не может быть приятнее на вкус, чем ощущение стройности!» Итак, подведем итог 16-го размера: моя автобиография и так достаточно порочна. И вовсе незачем добавлять еще и булимию к списку моих и без того весьма сомнительных достижений.