Бегом на шпильках - Анна Макстед

Она всегда боролась за меня, и я позволяла ей это. Бабс — борец, во всех смыслах этого слова. Я помню, как Мэтт впервые увидел ее. Он сказал тогда: «Я восхищаюсь тобой, Барб, но мне кажется, ты чокнутая. Когда я вижу пожар, то несусь вон из здания со всех ног. А ты, наоборот, рвешься в самое пекло!» Моя бывшая подруга — настоящий герой. Она и в самом деле герой. Причем спасение жизней — далеко не самый главный из ее подвигов. Два года, целых два года — ровно столько понадобилось ей, чтобы ее приняли в пожарные. И затем — приветственное слово командира: «Попробуй только с кем-нибудь переспать — вылетишь в два счета». Издевательства. Три года ребята из ее смены отказывались принять ее как «своего».

Целых три года — и ни одной жалобы с ее стороны. «Они даже не осознают это как издевательство, — терпеливо объясняла она своему отцу, который хотел поехать и разобраться с ними. — Они думают, что так и надо». С того самого дня, когда она в первый раз доложилась своему командиру: «Здравствуйте, я ваш новый рекрут», — а он рявкнул в ответ: «Хрен тебе! Никакой ты не мой, мать твою, новый рекрут!», — ни одного писка. Как говорится, она приняла все как настоящий мужчина. Правда, ей так и не дали никакого прозвища, поскольку никто с ней не разговаривал. Все сидели за общим столом и ужинали, совершенно игнорируя ее, а она глядела в стол и молчала. Они играли во дворе в лапту — она молча штудировала учебники. После чего ее вызывали в кабинет начальника, и тот орал на нее: «Ты даже не пытаешься стать членом команды!»

А потом был тот пылающий ад. Бабс и еще один парень по имени Дин бились с пламенем на третьем этаже. И вот Дин делает шаг, пол уходит у него из-под ног, и он проваливается по пояс. Бабс выдергивает его обратно. «Это было как раз то место, откуда начался пожар, но тогда мы этого, конечно, не знали», — рассказывала она потом, явно преуменьшая свои заслуги. Дин, кстати, тоже не больно-то расстарался в благодарностях. Да и подколки не прекратились. «Барбара тебе все постирает, — говорили парни очередному новичку. — Возьмет домой и все постирает». Этот дурачок, ничего не подозревая, шел к ней со своим грязным обмундированием, и она, естественно, посылала его куда подальше. Она сносила насмешки до тех пор, пока самые упертые из обидчиков не перевелись в другое место или не ушли в отставку, а остальные не признали в ней пожарного на все сто. И что, вы думаете, Бабс сделала сразу после этого? Пригласила меня к себе в депо.

Бабс дала мне примерить свою форму: в этих их ботинках и с дыхательным аппаратом за спиной я едва не рухнула. «Это наша новая, облегченная экипировка, — ухмылялась она. — Старая весила больше тридцати кило». Бабс дала мне подержать шланг под давлением — меня чуть не сбило с ног. Она дала мне посидеть в пожарной машине и поиграть с сиреной. «Нажми ногой вон ту кнопку, Нэт, вот так, а теперь поверни этот выключатель.» Она позволила мне съехать вниз по столбу. «Старайся не держаться руками, только одними ногами». И при этом у нее хватило такта не говорить мужчинам из своей смены, что я специально разоделась и размалевалась как на праздник.

Очень трудно примирить яростный зубовный скрежет последних десяти минут с мягким светом этих шестнадцати лет. Слезы продолжают капать, но я даже не пытаюсь их утирать. Когда тебя бросает мужчина, ты всегда можешь успокоить себя тем, что он не знал либо не понимал тебя по-настоящему: секс есть секс, и только. Но когда это делает твоя лучшая подруга, отрицать уже невозможно: тебя судили и приговорили именно за то, какая ты есть на самом деле. Боль острая как нож. Но с болью я еще могу как-нибудь справиться. Не боль — причина моих слез. Я плачу потому, что Бабс как никто другой заслуживала «хеппи-энда», а я помогла ей все испортить.

Глава 39

Ночью я сплю как ребенок. То есть просыпаюсь вся в слезах раз пятнадцать. В конце концов сдаюсь и встаю в 6:37. Одеваюсь в черное — под стать настроению — и начинаю намеренно громко брякать и звенеть чем попало на кухне, чтобы разбудить Энди. Неважно, что этот бездельник пока ничего не знает. Хочет он того или нет, но сегодня он съезжает. Избавлюсь от него с огромным удовольствием. Окажу услугу не только Бабс, но и самой себе. Мною больше не будут пользоваться. Меня не будут больше употреблять (пусть мне и было это очень приятно). Меня больше не отшвырнут, как использованную бумажную салфетку. Его проблема — посткоитальная трусость, переросшая в трусость общего характера. Ведь знал же, что на карту поставлена моя дружба с Бабс! И что же он делает? Отходит в сторону и спокойно смотрит, как она догорает!

— Ты можешь прекращать свой грохот: я уже встал, — говорит Энди откуда-то из-за спины.

Я поворачиваюсь от мойки так резко, что телу нужно не меньше секунды, чтобы догнать голову.

— Надо же, почти как в «Изгоняющем дьявола», — добавляет он.

В кои-то веки я совсем не настроена шутить. И набрасываюсь на него:

— Ты же прекрасно знал, что должно было случиться вчера. Почему не встал на мою защиту? Почему не заступился за меня?

— Эй, куколка. По-моему, как раз-таки встал, причем не один раз.

Я изо всех сил стараюсь сохранить самообладание перед лицом этой чудовищной наглости.

— Перестань придуриваться! — захлебываюсь я. — Ты прекрасно понял, что я имела в виду! Тебе наверняка будет интересно узнать, что Бабс вычеркнула меня из своей жизни, начиная со вчерашнего вечера! Ты знал, зачем она приехала. Почему ты ничего ей не сказал? Я должна была сразу догадаться, что Саймон только все испортит!

Останавливаюсь, перевести дух.

Энди стирает ухмылку с лица.

— Нэт, ты уже большая девочка, — говорит он ледяным тоном. — И вполне можешь сама постоять за себя.

Мой рот открывается и закрывается.

— Я не прошу… я не просила тебя… постоять за меня. Я… о господи!.. забудь.

Вытянув из-за стола стул, с шумом грохаюсь на него. Энди одет в какую-то старую, ободранную бейсбольную рубашку. И хотя это полная антитеза понятию «стиль», рубашка ему к лицу: причем я нисколько не имею в виду этим его оскорбить.

Он садится за стол.

— Нэт.

— Что, — отзываюсь я, пряча взгляд.

— Не будь ребенком. Расскажи, что она там наговорила.

Закурив, рассказываю ему все: с вызовом и стараясь не хныкать и не скулить.

— Ты ведь знала, какой это риск, — говорит он, — не рассказать ей все сразу же. Всегда получается раз в пять хуже, если за тебя это сделает кто-то другой. А если это Франни, то вообще — в десять.

Я согласно киваю.

— Возможно, мне действительно надо было с ней поговорить, — добавляет он. — Но она этого не хотела. Это было видно.