Быть Хокингом - Джейн Хокинг

Репутация Стивена тем временем становилась все более респектабельной. Осенью 1979 года ему публично объявили о назначении на должность Лукасовского профессора математики в Кембридже. Должность была учреждена в 1663 году Генри Лукасом и тогда давала годовой доход в сто фунтов. Эту должность, одну из самых престижных в мире, когда-то занимал Ньютон. Теперь Стивена недвусмысленно сравнивали с Ньютоном. Свой головокружительный взлет на вершины научного Олимпа он торжественно отметил инаугурационной лекцией, возродив тем самым обычай, который вышел из употребления среди ученых. Рядом с ним на сцене лекционного зала Бэббиджа стоял студент и переводил публике его речь, уже настолько несвязную и невнятную, что лишь немногие из студентов, коллег и членов семьи могли понять ее содержание. Увлеченная ученая публика, состоявшая в большинстве своем из подающих надежды новичков, прилагала значительные усилия, чтобы разобрать то, что он говорил. Его слова не рисовали им перспективы надежного будущего: Стивен радостно предрек конец физики. Он сказал, что через двадцать лет (приблизительно к концу столетия) благодаря появлению более быстрых и умных компьютеров все основные проблемы физики, включая единую теорию поля, будут решены и физики останутся без работы. Стивен шутливо заявил, что его это не очень беспокоит, так как в 2009 году он выйдет на пенсию. Публике понравилась шутка, однако я не увидела в этом ничего смешного…

Да и Стивену тоже было не до смеха. Бесцеремонно предсказывая конец физической науки, он окончательно и бесповоротно сделал себя заложником судьбы, и его собственная Немезида, оскорбленная богиня Физики, жестоко отомстила ему. По прошествии нескольких недель наступило новое десятилетие, которое началось крайне неудачно для всех нас, и в особенности для Стивена. После Рождества всю семью вместе с младенцем свалила ужасная простуда. К наступлению Нового года простуда прочно обосновалась в груди Стивена и сотрясала его тело душераздирающими приступами удушья при каждом глотке воды и каждой съеденной ложке мелко нарезанной пищи, даже при каждом вдохе. Обычно эти приступы начинались в конце дня и тянулись до поздней ночи.

Используя техники, которым меня научили на занятиях йогой, я старалась помочь ему расслабить мышцы гортани путем тихого и монотонного повторения успокаивающих фраз. Иногда мне это удавалось, и я наблюдала, как паническая одышка сменялась ровным дыханием по мере того, как его телом овладевал сон. Иногда монотонное повторение постепенно усыпляло меня саму, и сквозь дремоту я слышала его свистящий задыхающийся кашель рядом со мной до глубокой ночи. На следующее утро мы были полностью истощены, хотя его мужество не позволяло ему признать это: он возвращался к обычному распорядку дня, невзирая на события прошлой ночи. Несмотря на то что все мы боялись повторения приступа пневмонии, произошедшего в 1976-м, Стивен не позволял мне вызвать доктора и, более того, не желал принимать никаких патентованных препаратов, считая, что содержащиеся в микстурах от кашля подсластители (даже в микстурах без сахара) будут раздражать слизистую горла, а подавляющие кашель ингредиенты могут одурманить его мозг и погрузить в коматозное состояние. Поэтому он кашлял и задыхался, задыхался и кашлял, днем и ночью, в то время как ребенок отчаянно вопил, не в силах дышать заложенным носом, а я ловила ртом воздух, так как чувствовала себя ничуть не лучше остальных.

Лишь много лет спустя я узнала о том, что глубинной причиной дислексии Роберта было непреодолимое чувство собственной неполноценности.

С самого раннего возраста он знал, что его отец – гениальный ученый и что люди – в большей степени учителя, нежели родители, – возлагали на него определенные надежды, которых он не мог оправдать.

Как и всегда, моя мама спешно приехала из Сент-Олбанса, чтобы вести домашнее хозяйство, пока я, Джонатан и Дон делали все возможное для болеющих обитателей дома. Мама настаивала, чтобы я соблюдала постельный режим, по крайней мере между делами, в которых не требовалось мое присутствие. На следующий день, в субботу, меня навестил Билл Лавлес. Я лежала в кровати, совершенно обессилевшая от усталости и одышки, в то время как Стивен, наш неутомимый пациент, сидел на кухне и читал газету, решив таким образом переждать кризис. Я излила душу Биллу. Я по-прежнему очень хотела заботиться о Стивене, дать ему счастливую семейную жизнь, сделать для него все возможное, но в пределах разумного. Но порой его запросы шли вразрез со здравым смыслом, а его каменное упрямство делало жизнь невыносимой. В результате я все больше зависела от Джонатана: он помогал мне сохранять рассудок, брал на себя часть моей ноши и давал возможность почувствовать себя любимой. Эта зависимость только усиливала мое чувство вины.

Билл взял меня за руку. «Джейн, – задумчиво, но решительно сказал он, – я хочу, чтобы ты кое-что знала». Я нервно ждала от него жесткого упрека, но я ошибалась. Он спокойно продолжил: «В глазах Бога все равны. Ты так же важна для Бога, как и Стивен». С этими словами он оставил меня обдумывать их поразительный смысл и отправился к Стивену. В тот же день нам позвонил доктор Свон и посоветовал Стивену провести немного времени в местной платной лечебнице. Такое предложение дико возмутило Стивена, однако он повиновался. В какой-то степени я понимала негодование Стивена: в лечебнице у него не было близких людей. Медсестры не смогли бы понять его речь и не владели весьма специфическими техниками ухода за ним. Как только распространился слух о том, что Лукасовский профессор отправлен в клинику, нас буквально засы́пали предложениями помощи. Верные студенты и коллеги Стивена во главе с его бывшим аспирантом Гарри Гиббонсом установили график дежурств, так чтобы Стивен в любой момент имел возможность сообщить медсестрам о своих нуждах. Энтони Мелвилль, директор школы, в которой учился Роберт, помня о похожей трагической ситуации в своей семье, вызвался взять Роберта к себе домой, если возникнет такая необходимость. Джон Кейси, научный сотрудник колледжа Каюса, чья искренняя симпатия скрывалась за несколько формальным поведением, решил, что колледж должен компенсировать расходы на пребывание Стивена в больнице, и взял на себя обязанность уговорить администрацию и казначея сделать это. Вообще-то эта задача была не такая уж трудновыполнимая: новый казначей, прежде вице-маршал военно-воздушных сил Регги Баллен, был одним из гуманнейших казначеев, когда-либо занимавших этот пост в колледже.

На следующей неделе, в то время, когда Стивен находился в больнице, меня попросил о встрече профессор кафедры астрономии и экспериментальной философии Мартин Рис, занимающий эту должность с 1973 года. Мы договорились встретиться в Институте астрономии. Будучи очаровательно неубедительным в своих попытках показаться сугубо рациональным ученым, Мартин усадил меня в кресло в своем офисе и решительно заявил: «Что бы ни случилось, Джейн, ситуация не должна положить тебя на лопатки». Его непреднамеренная ирония ввела меня в замешательство, но я слишком устала и рассеянно оставила его слова без комментария. Я просто стала ждать, что он скажет дальше. Он еще раз повторил свои предыдущие слова, а затем сказал, что пришло время обеспечить Стивену сестринский уход на дому. Он вызвался изыскать средства из различных благотворительных источников на оплату услуг медсестер. Моей задачей было их найти. Я чувствовала безмерную благодарность ему за беспокойство и за крайне уместное предложение, сделанное столь заботливо и тактично. Мне было приятно не только то, что он в принципе заметил нашу потребность в помощи, но и то, что предложил помощь как таковую.