Быть Хокингом - Джейн Хокинг

Мне казалось невероятным, что у этих людей, никоим образом не связанных с нами, нашлись основания, чтобы доброжелательно отнестись ко мне и моей семье и неизменно проявлять по отношению к нам неподдельный интерес и заботу. Они будто озаряли мрак светом своей доброты, сочувствия и самоотверженности. Однако не только родители Джонатана болели за нас душой; необъяснимым образом к нам прекрасно относились все его родственники: дяди, тети, кузены, а также его брат Тим и сестра Сара. Сара, в прошлом физиотерапевт, была одарена тем же интуитивным чутьем к проблемам, связанным с тяжелой инвалидностью, что и Кэролайн Чемберлен. Она знала, чем чревато наступление паралича для самого больного и его ближайшего окружения. Мы с Сарой быстро сдружились. Мы были одного возраста, и наши дети родились примерно в одно и то же время. Первая дочь Сары, Мириам, появилась на свет в феврале 1979 года, за два месяца до рождения Тимоти.

Таким образом, я больше не рассчитывала на поддержку Хокингов. Вместо этого я стала демонстрировать по отношению к ним такую же холодную отстраненность, с какой сталкивалась с их стороны на протяжении долгих лет. На удивление, другие, более отдаленные родственники Стивена заполнили пустоту, созданную их отсутствием. Майкл Мэйр, двоюродный брат Стивена, учился на последнем курсе Кембриджа в конце 60-х годов, когда Роберт был совсем маленьким. Теперь он вернулся, чтобы устроиться на работу в глазное отделение Адденбрукского госпиталя. Он и его южноафриканская невеста Соломэ, рентгенолог по профессии, прекрасно готовили. Нередко они приносили какое-нибудь вкусное и питательное блюдо только что из духовки для всей нашей семьи. В ожидании их приезда Роберт и Люси стояли в прихожей, высматривая их через окно и истекая слюнками, задолго до их въезда на парковку у дома. Никогда раньше пресловутая «еда на колесах»[139] не была столь желанной, как через месяц после рождения Тимоти, когда мы упорно пытались снова обрести устойчивость, истощенные непрестанной борьбой с житейскими невзгодами, кидающими нашу маленькую лодку по бушующим волнам.

Правда заключалась в том, что для полноценного ухода за каждым из недееспособных членов семьи требовался как минимум один взрослый. Беспомощность Стивена дошла до такого предела, что он уже совсем не мог себя обслуживать, справляясь только с джойстиком, управляющим инвалидным креслом, и компьютером, который он купил себе в честь рождения Тимоти. Кроме того, рядом со Стивеном должен был постоянно дежурить хорошо знакомый человек, которому он мог доверять: я, Дон или Джонатан. Тем временем наш прежде покладистый младенец начал всячески проявлять свой характер. На всю заботу о нем он отвечал обворожительной улыбкой, настолько широкой, что порой казалось, будто он может нас проглотить; однако стоило нам переключить свое внимание на что-нибудь еще, как он тут же начинал громко протестовать. В такие моменты моя мама, смеясь, говорила, что он очень похож на своего отца. Он определенно унаследовал от Стивена ангельские ямочки на щеках, а также его забавную привычку опускать уголки рта, обиженно выражая свое недовольство, особенно если был голоден. Во всех других отношениях он оказался укрупненной копией своего старшего брата. Я называла их «мои близнецы»: близнецы с разницей почти в двенадцать лет. Более того, частенько проходящие мимо знакомые, взглянув на Тима, радостно приветствовали его словами «Здравствуй, Роберт!», затем в недоумении останавливались, видимо, полагая, что стали жертвами искривления времени; лишь позже они осознавали свою ошибку.

К счастью, теперь мы могли себе позволить приглашать няню по утрам два раза в неделю, и благодаря этому у меня появилась возможность заняться подготовкой четырех сброшюрованных экземпляров диссертации, в соответствии с требованиями университета. Моя помощница Кристин Айкин, или Кикки, как позже прозвал ее малютка Тим, тоже была матерью троих детей. Она жила за городом и приезжала настолько регулярно, насколько это позволял ненадежный график движения пригородных автобусов; явившись, она бодро пылесосила, прибиралась и ухаживала за ребенком, пока я искала машинисток, проверяла на наличие ошибок результаты их трудов, компоновала экземпляры диссертации, состоящей из сотен страниц, и договаривалась с переплетчиками. Мои занятия средневековой испанской поэзией были практически завершены и приближались к своему грандиозному финалу. Поскольку диссертация не сулила мне никакого продолжения карьеры, я уже смирилась с ее самоцелью и с тем, что в будущем меня не ждут великие дела. В любом случае, вопрос о научной карьере отпадал сам собой ввиду того, что девяносто девять процентов моего внимания по праву принадлежали моим домашним делам и моей семье. Я должна была найти способ поровну поделить себя между детьми и их отцом, оставив немного свободного времени для собственных занятий, чтобы мой мозг не атрофировался.

Роберт и Люси с трудом приспосабливались к новым обстоятельствам. Люси была неясна ее новая роль в семье: она оказалась где-то посередине, не старшая и не младшая. К малышу она начала проявлять интерес лишь летом, после того как Роберт уехал в очередной скаутский лагерь. Тут же оказалось, что она должна приносить бутылочки, подгузники, булавки и присыпку, взяв на себя хлопоты, которыми до этого заведовал Роберт. Первой ее реакцией было демонстративное сопротивление, потом – слезы. В тот момент я осознала, насколько сильно она была травмирована появлением в нашей семье Тима. Люси оставили на произвол судьбы, хотя ей требовалось утешение ничуть не меньше, чем всем остальным. Я обняла ее и сказала, что вовсе не перестала любить ее, несмотря на то что в нашей семье появился еще один человек, о котором нужно заботиться. Она сразу же прониклась теплотой к своему братику, будто все эти недели пыталась показать свои истинные чувства, но не знала, как это сделать. С этого момента она стала выполнять все поручения так же охотно, как это делал Роберт, и трудно было найти человека, более любящего и отзывчивого по отношению к Тиму.

Роберт тяжело переболел; хотя ему удалось достаточно быстро поправиться и вернуться в школу, порой он выглядел подавленным и рассеянным. Дислексия по-прежнему была серьезной проблемой, препятствующей его обучению. Школа даже организовала несколько занятий с педагогом-психологом, попытавшимся научить его техникам борьбы с дислексией; тем не менее этому специалисту не удалось определить истинную проблему Роберта. Лишь много лет спустя я узнала о том, что глубинной причиной его дислексии было непреодолимое чувство собственной неполноценности. С самого раннего возраста он знал, что его отец – гениальный ученый и что люди – в большей степени учителя, нежели родители, – возлагали на него определенные надежды, которых он не мог оправдать. Его веру в себя подтачивал червь сомнения, и он решил даже не пытаться хорошо учиться, так как заранее чувствовал себя обреченным на провал в глазах общества. Самое печальное, что уже в семь лет, приняв факт гениальности отца, он начал чувствовать, что сравнение всегда будет не в его пользу. Роберт обладал сомнительным преимуществом перед братом и сестрой: у него был гибкий аналитический склад ума, что прочило ему собственную научную карьеру, которой, однако, было далеко до звездной карьеры отца. Что касается Люси и Тима, то учителя попрекали их отсутствием склонности к научной деятельности и уязвляли их самолюбие, демонстрируя полное разочарование в детях великого ученого. Откровенно говоря, все наши дети пребывали в весьма невыигрышном положении. Однако, несмотря на то что предрассудки учителей оказали временное негативное влияние на их обучение, Люси и Тим пострадали не так сильно, как Роберт, на научную карьеру которого ложилась длинная тень отцовской репутации.