Одарю тебя трижды - Гурам Петрович Дочанашвили

свидетели — подтвердить, что их друга убил бездомный.

— В свидетели?!

— А как же?

— А вдруг мы правду скажем, тогда как?

— Ах, Доменико! — доктор испуганно оглянулся. — Никогда впредь не упоминай этого слова здесь, в Каморе, да еще всерьез. Улыбайся.

Они шли, думая каждый о своем, и уже доносились нестройные звуки, извлекаемые дюжими, бодрыми музыкантами из духовых инструментов… Музыка будущего…

— А как хоронят в Каморе?

— Как хоронят?.. Двояко, Доменико. Того бездомного, безродного сожгут как преступника, а второго уложат в дубовый гроб, предадут земле.

— А если… меня убьют?

— Не бойся, никому тебя в обиду не дам, никому. Ты мне что сын родной… А я всем нужен здесь, они и по-настоящему болеют иногда, не то что сегодня. И я им очень, очень нужен.

— Вы… вы старший брат Александро, да?

— Какого Александро? Пусть меня бросят к жагу-нсо, если обманываю. Брата у меня не было и нет… Впрочем, возможно, и есть, может быть, отец не дал когда-то где-то маху, но я представления не имею.

— Что такое жагунсо?

— Это особо опасные нежнекаморцы, их держат в одной камере, не кормят.

— А почему их держат в заключении?

— На волю выпускать крайне опасно.

— Неужели они хуже тех, что на свободе?

— Какое сравнение!

— А в заключении на что нужны?

— Устрашать народ. Брр…

— И постоянно держат взаперти?

— Иногда используют их. И не столь уж редко.

— Чем же они кормятся взаперти?

Петэ-доктор с горечью посмотрел на Доменико.

— Подбрасывают им кого-нибудь время от времени.

Было утро… Чудесное было утро. Подняв плечи, Зе шагал через лес, рассветный воздух приятно покалывал, вливался в душу, тихо стояли лошади. Шагал по вольному, еще малому Канудосу, сам уж вольный, не совсем еще, правда, но всему окрест хозяин, наравне со всеми, вместе со всеми владевший всем; была у него и река — сложив ладони горстями, блаженно ополоснул лицо и, умиротворенный рекой, жадно вбирал в себя все, чего касался взор, но клочья ночного кошмара мучительно тревожили сознание, и Зе обхватил высокое дерево своими железными руками, подобрался, стал подниматься вверх, однако путь преградили ветви; он раздвигал их, нетерпеливо нащупывая другие, раза два подтянулся рывком и почти достигнув верхушки, смущенно опустил голову — выше на ветке стоял веселый вакейро Мануэло Коста, тоже сильно смущенный… Зе стал рядом с приятелем, и оба забыли друг о друге — оба жаждали высоты, и тут, наверху, так дышалось легко! Смотрел Зе, смотрел на сверкавшие белизной кровли домов, с неведомой раньше теплотой взирал он на кровли чужих домов; в поле, склонившись к земле, женщины сажали капусту, а вдали на холме кто-то стоял, вгляделся — узнал Пруденсио. Без братьев был… Невесток с детьми вел с собой. И с других сторон подходили к Канудосу люди, необычно одетые — не сертанцы. Один был с длинным широким мечом… Заскорузлые ладони месили мягкую глину, к реке направлялся конселейро; скорбный, в темноразвеваемом одеянии, Мендес Масиэл шел с неведомой вещью — сетью. Из домов выходили люди, на берегу позади конселейро собрался народ, ожидая чего-то необычного. А Мендес Масиэл со словами: «Еще до вас один человек пустил в реку семь рыб…» — закинул сеть и цепко потянул, отяжелевшую, из воды. Грегорио Пачеко и Сенобио Льоса кинулись помогать — в прозрачной сети серебрились рыбы…

— Сколько вас всех…

— Шестьдесят восемь, конселейро, — сказал Жоао Абадо.

И конселейро еще дважды закинул сеть, потом отсчитал потребное количество рыбы, остальную кинул обратно в воду.

— Каждому полагается по одной, — сказал он. — Отныне все будет делиться поровну между всеми — и детьми и взрослыми.

— А что делают жагунсо с тем… брошенным к ним?

— Сначала убивают.

— А потом?..

— Не знаю… Ничего не знаю, Доменико, — доктор отвел глаза. — Люди много чего говорят, да язык без костей. Поговорим о чем-нибудь другом…

— А кто стоит над этими жагунсо?

— Мичинио, мой Доменико.

ПЕРВЫЙ БОЙ

Орава солдат, согнувшись в три погибели, напрасно тщилась что-то выискать на песке, двести их было. Нехотя, лениво шарили, запуская руки в песок, — ныла спина, — копошились на карачках, иногда стукались головами и не чувствовали, до головы ли было — из пестрой палатки, развалясь на боку, за ними грозно наблюдал лейтенант Наволе, укрытый от палящего солнца, а у входа в палатку с широким ярким зонтом в руках торчал капрал Элиодоро и тоже следил за шарившей в песке бригадой.

— Нинчего не понимаю, совсем нинчего, — сказал надзиратель Наволе, припадая к здоровенной кружке. — Пончти все нпрондункты инзвели, а на нсленд енще не нанпали.

— Истина глаголет вашими устами, мой лейтенант, — услужливо поддержал его капрал Элиодоро и указал зонтом: — И мы как раз тут, у каатинги, потеряли их след. А через каатингу они не прошли бы.

— Нчто нты думаешь?..

— Должен иметься потайной ход… под землей, не будь хода, почему бы именно тут терялся след, спрашивается, и возле каатинги костей нигде не видать, и пленника того, одного, тоже у каатинги потеряли. — Капралу не терпелось блеснуть умом, зачастил: — Правда, поражает то обстоятельство, что шест везде одинаково погружается в песок, и все же, не сомневаюсь, нападем на ход, мой лейтенант…

— Малость понренже, помедленней нговори, — поморщился лейтенант Наволе. — Ни нчерта не нпо-нял…

— Ход, говорю, мой лейтенант, где-то тут, многолетия великому маршалу.

— Мнонголентия… — пожелал и Наволе, погружаясь в раздумье. — Нкто нзнаент, нканк сонскунчи-лась по мне моя сманзливая Сунзи! Менчтаент, нждент.

А в далекой Каморе Сузи в самом деле мечтала о муже — сидела скучная, говорила, зевая:

— Эх, хоть бы мой гнусавый Наволе был тут…

— На кой черт и какого дьявола сдался он тебе, душечка? — поинтересовался бравый полковник Сезар, но не у Сузи — у спесивого предка на портрете.

— Только рискованную любовь признаю… — пояснила женщина, нежно обрывая лепестки с большой белой розы. — А какой риск в нашей любви и связи, если муж мой рыщет где-то у черта на куличках.

— Зато Стелла рядом, душечка моя, — обворожительно утешил бравый полковник, глядя теперь на люстру.

— A-а, брось, Стелла, Стелла… — отмахнулась Сузи. — Дура она, неопасна.

— Ах да, Наволе твой кладезь ума, — оскорбился полковник.

А здесь, на подступах к каатинге, Наволе на четвереньках заставлял ползать солдат да поглубже втыкать шест в песок.

— А нздорово унконконшили мы нтех — двух немых!

— Кого, пастухов? — просиял Элиодоро. — Да здорово, мой лейтенант! Здорово их устрашили, ха-ха-ха, пальцем не посмели шевельнуть.

— Ндронжали, нканк нбундто нзлы были на нас…

— Верно, верно, — Элиодоро хлопнул себя по бедру — Струхнули, а братец