Бунт на «Кайне» - Герман Вук

Вилли терпеть не мог фамильярности обращения, столь распространенной в актерской среде. Тем неприятнее было замечать это в Мэй. Голос ее звучал высоко, по-детски, как спросонья.

— Прилетел час тому назад, — ответил он.

— Почему же ты не известил меня, дружок?

— Хотелось сделать тебе приятный сюрприз. Я до сих пор не могу опомниться. — Наступила пауза, которая показалась Вилли зловещей.

— Милый, когда я увижу тебя?

— Когда захочешь.

— О, дорогой, ты выбрал самый неудачный день для приезда. У меня грипп или что-то в этом роде… Однако мы могли бы позавтракать вместе… нет, погоди… Марти, когда мне записываться? Когда я буду свободна? Не раньше? О, Вилли, все так сложно… Радиоконцерт, и мне надо записываться… Именно в такой день!.. Мне пришлось наглотаться таблеток, чтобы не свалиться совсем… Марти, дорогой, нельзя ли отменить? Вилли, почему ты не предупредил меня о своем приезде!..

— Ладно, забудь об этом. Не огорчайся, — произнес Вилли, пялясь на свое отражение в зеркале. — Увидимся завтра, если захочешь…

— Нет, нет! Я освобожусь около трех. Когда, Марти? В половине четвертого, Вилли, слышишь! Встретимся в Брилл-билдинге, ты сможешь?

— Где находится этот Брилл-билдинг и что это такое?

— Ты не знаешь Брилл-билдинга? О, черт, я все забываю, что ты не имеешь отношения к шоу-бизнесу. Слушай, большое серое здание напротив «Риволи», это студия звукозаписи. Запомнил? Студия звукозаписи.

— Хорошо. В три тридцать я буду там. Ты больше не ходишь в колледж?

— О, — голос Мэй звучал виновато. — Я прогуливаю. Потом все объясню.

— До встречи.

— Да, милый.

Вилли с такой силой бросил трубку на рычаг, что телефон с грохотом свалился на пол. Он сорвал с себя бежевый костюм, скомкал его и швырнул на стул. Снова надел форму. Из двух Фуражек он взял ту, что носил на корабле, с позеленевшим позументом околыша, только сменил белый чехол, и теперь он еще резче оттенял потускневшую позолоту кокарды.

Куда девалась чарующая красота Манхеттена, которую Вилли видел сегодня утром с самолета? На перекрестке Бродвея и 50-й улицы, куда доставил его поезд подземки, ее не было и в помине. Это был знакомый, грязный, заполненный толпой перекресток — табачная лавка, киоск, торгующий лимонадом, парусиновый тент над входом в кино. И кругом спешащие люди с усталыми, угрюмыми лицами, подгоняемые холодным ветром, который играл брошенными на тротуар газетами и закручивал в маленькие вихри поземку. Все здесь было знакомо Вилли, как знакома каждая линия на собственной ладони.

Он вошел в приемную студии звукозаписи, семь шагов в длину, с покрытыми сухой штукатуркой стенами, такой же дверью, зеленым железным столом и восседавшей за ним некрасивой секретаршей с лицом цвета штукатурки. Она жевала резинку, большую и розовую, как он успел заметить.

— Я должен здесь встретиться с Мэй Уинн.

— Она еще записывается. Туда нельзя, микрофоны включены.

Вилли опустился на единственный желтый стул, расстегнул бушлат и освободил шею от шарфа. Секретарша взглянула на его нашивки, пересчитала звездочки и одарила его широкой улыбкой, от которой ему стало не по себе. За тонкой перегородкой слышался мужской голос: «Хорошо, повторим все сначала». Заиграл небольшой оркестр, и Вилли услышал голос Мэй. Непонятным образом этот голос вызвал в памяти кают-компанию на «Кайне», бессильную ненависть к капитану Квигу и нежность первого чувства к Мэй. Печаль все больше охватывала его, пока он слушал, как поет Мэй. Когда она умолкла, открылась дверь и в приемную вошел Марти Рубин.

— Привет, Вилли! Рад видеть тебя. Входи.

Он растолстел еще больше. Зеленый костюм подчеркивал нездоровую желтизну его кожи, за толстыми стеклами дымчатых очков его глаза казались далекими темными точками. Он пожал руку Вилли.

— Ты отлично выглядишь, сынок!

Мэй стояла у микрофона и беседовала с двумя мужчинами без пиджаков. Музыканты укладывали инструменты в футляры. В студии не было ничего, кроме оборудования и спутанных микрофонных шнуров на полу. Вилли в нерешительности остановился в дверях.

— Мэй! — крикнул Марти.

Она повернулась, подбежала к Вилли, обхватила его руками за шею и поцеловала в щеку.

— Еще несколько минут, и мы сможем уйти отсюда, милый, — шепнула она. Вилли стоял прижавшись спиной к двери, парясь в теплом плаще, но Мэй еще не менее десяти минут разговаривала с Марти и этими двумя, что ее записывали. Потом они сидели наверху в пустом кафе.

— Я хочу сначала выпить, — сказала Мэй, — а потом позавтракаем.

— Завтрак в такое время? Странный у тебя распорядок дня. Что это? — быстро спросил он, когда Мэй бросила в рот белую таблетку.

— Аспирин. Потрогай мой лоб. — Лоб был горячим. Вилли с тревогой посмотрел на девушку. Усталый вид, волосы небрежно сколоты на макушке, под глазами синие круги. Она грустно улыбнулась, но в улыбке был вызов.

— Я ужасно выгляжу, я знаю. Ты выбрал не лучшее время для свидания.

— Тебе нужно лечь в постель, Мэй.

— В постели лежит тот, кто может себе это позволить. Я же не могу. Расскажи лучше, как там, на войне.

Но вместо этого Вилли стал расспрашивать Мэй. Она поет в клубе на 52-й улице, это ее первая работа за много недель. Отец долго болел, почти год, и их дела в фруктовой лавке, оставленной на попечение матери, сильно пошатнулись. Они едва сводили концы с концами. Мэй пришлось искать работу и снять комнату в центре, ибо ее ночные возвращения домой чуть не закончились пневмонией.

— Я очень устала, Вилли. Учеба в школе и работа в ночном клубе плохо сочетаются. Не высыпаюсь. Клюю носом в вагоне метро, в классе на уроках, просто ужасно…

— Ты совсем решила бросить учебу?

— Нет, нет! Просто много пропускаю, вот и все. Ну и пусть. Я не собираюсь получать ученую степень. Мне просто нужно немножко знаний, хоть сколько-нибудь. Хочешь, поговорим по-французски? Я знаю французский. Avez-vous le crayon de ma tante?[30]

Она рассмеялась. Вилли заметил, как лихорадочно блестят ее глаза, выражение их было странным. Мэй допила свой кофе.

— Я узнала две вещи о себе — это касается моей профессии певицы. Первое — у меня маловато таланта, второе — у других, таких как я, его еще меньше. Но я знаю, что могу петь и зарабатывать этим на жизнь, пока не стану старой каргой. Судя по взятым темпам, я превращусь в нее уже к следующему четвергу. Знаешь, вот что мы сделаем! Мы пойдем ко мне, я прилягу, и мы продолжим разговор. Мне еще петь сегодня. Я тебе не говорила, что ты выглядишь отлично? В три раза лучше, чем раньше. Ты теперь похож на серого волка, а не на прежнего зайчонка.

— Когда-то тебе нравился этот зайчонок.

— Нет, скорее на зайчонка, который хочет походить на серого волка. Я уже заговариваюсь. Мартини на пустой желудок не очень удачная идея. Что ж, учтем на будущее. Ну, пойдем.

В такси она неожиданно крепко поцеловала его в губы. От нее пахло джином.

— Я тебе противна? — неожиданно спросила она.

— Что за дурацкий вопрос?

— Больна, плохо одета. Посмотри на это платье! Угораздило же меня надеть именно его, когда есть другие, получше. Вожу дружбу с какими-то нищими музыкантами в какой-то вшивой студии. Мы родились под злосчастной звездой, Вилли. Видишь, я недаром учусь читать и писать! Приди, святая любящая ночь, приди и приведи ко мне Вилли. Когда же он умрет, изрежь его на маленькие звезды, и все так влюбятся в ночную твердь[31]. Ты, случайно, не думаешь, что я сплю с Марти Рубином, а, дорогуша?

Лицо Вилли залилось краской.

— И все это после одной порции мартини?

— Прибавь сюда еще и температуру 38,8, не меньше. Придется измерить, как приду домой. На всякий случай. Да, везеньем это не назовешь. Объехать половину земного шара, вернуться, позвонить девушке, и чей же голос услышать? Мужской. Проклятые телефоны. Если тебе ответит Шекспир, бросай сразу трубку.

Такси резко свернуло на повороте, и Мэй прильнула к плечу Вилли. Знакомый чудесный и волнующий запах ее волос! Вилли крепко прижал ее к себе и почувствовал, какой худенькой и хрупкой она стала.

— Милый, скажи всем своим энсинам на «Кайне», чтобы никогда не устраивали таких сюрпризов своим девушкам. Скажи, чтобы предупреждали их заранее, задолго до своего приезда, чтобы девушка могла приготовиться, вовремя выставить из комнаты чужого мужчину, отдохнуть недельку, побывать в парикмахерской и вообще привести себя в порядок… Мало ли что еще нам, девушкам, нужно. Я прямо потрясена твоими боевыми отличиями, Вилли, твоими звездочками. Ты не был ранен, милый?

— Даже близко до этого не доходило.

— А знаешь, у меня есть послушный раб. Настоящий раб. Зовут его Марти Рубин. Он никогда не слышал о манифесте Линкольна об освобождении рабов. Видишь, как я преуспела в своем колледже! Обещай, что ты ему не расскажешь, что Линкольн освободил рабов. Дядя Том Рубин. Не знаю, что бы со мной было, если бы не он. Я бы просто погибла, а мои старики попали бы в приют для бедных. О, мы уже дома! Так скоро?