Бунт на «Кайне» - Герман Вук

Вилли мало рассказывал о себе, пока они ехали в машине. Он даже заметил, что преуменьшает опасности и излишне подчеркивает обыденность своей боевой жизни, как и положено настоящему, скупому на слова американцу, каких показывают в кино. Чем больше расспрашивала мать, тем неопределенней становились его ответы. Он понял, что ей хочется услышать, как он не раз подвергался смертельной опасности и чудом оставался жив, а он упорно утверждал, что, по сути, ему еще не довелось участвовать в серьезных боях. По правде говоря, теперь он и сам был несколько раздосадован тем, что в его фронтовой жизни не было случаев, от которых, если их порассказать, стыла бы кровь в жилах. Он остался жив и даже ни разу не был ранен. Ему не нравилось, что мать буквально засыпала его вопросами. Было бы естественным самому рассказать, приукрасив немного, об опасностях, которым он подвергался, но странное чувство стыда мешало сделать это.

Вилли казалось, что, увидев родной дом, он испытает взрыв ностальгических чувств, но вот машина свернула на аллею и, шурша шинами по хрустящему гравию, остановилась у подъезда, а он почти безразлично смотрел на пожухлую траву газона и голые сучья деревьев. В доме мало что изменилось, но почему-то он показался пустым и мертвым, и аппетитный запах поджаренного бекона не смог перебить запах нафталина. В доме стоял чужой незнакомый дух, и Вилли сразу понял почему. Здесь больше не пахло сигарами, их запах давно выветрился из оконных драпировок, ковров и мебельной обивки.

— Я приму душ, мама, а потом позавтракаем, хорошо?

— Конечно, Вилли! У меня еще не все готово.

В холле он прихватил свежую газету и, поднимаясь к себе наверх, успел пробежать заголовки: «Наступление Мак-Артура на Манилу». Вилли вошел в свою комнату, швырнул газету в сторону. В душе что-то медленно повернулось — прежний Вилли просыпался в нем. Ему уже не казалось все здесь странным, он не видел контрастов, не чувствовал ушедшего времени. Так, он не испытал удивления, увидев свои книги, фотографии на стенах, старые костюмы в шкафу. Лишь тугая тяжелая струя воды в ванной, упавшая на голову, вдруг показалась чудом. Он привык к жалкой, часто исчезающей струйке в душевой на «Кайне». И эта чудесная упругая струя, которая так легко становилась то горячей, то холодной, казалась ему сейчас самым дорогим подарком. На «Кайне» воду подогревали горячим паром из котла. Любая ошибка или оплошность могла грозить ожогами. Вилли помнил, как сам не раз орал благим матом, получив порцию вырвавшегося из трубы раскаленного пара.

Ему тут же захотелось надеть свой лучший костюм из светло-бежевого твида, купленный за двести долларов в магазине «Аберкромби и Фитц». Он придирчиво подбирал к нему галстук, пока не остановился на светло-голубом, из тонкой шерсти, а затем выбрал клетчатые носки и белую сорочку с воротничком на пуговках. Брюки оказались слишком просторными, подбитые ватой плечи пиджака торчали, а сам пиджак болтался на нем, как на вешалке. Но нелепей всего оказался галстук, когда он повязал его. По сравнению с обычным черным, к которому он так привык за эти два года службы на флоте, этот галстук казался чересчур ярким. Вилли посмотрел на себя в зеркало. Он с удивлением вгляделся в свое лицо, заметив в нем, должно быть, те же перемены, что увидела мать. Его обеспокоило еле заметное поредение волос на лбу. Но постепенно новый его облик стал тускнеть, и из зеркала на него снова глядел прежний Вилли, только немного усталый и, пожалуй, слишком франтовато одетый. Он спустился вниз, чувствуя, как тяжелые ватные плечи сковывают привычную легкость движений.

Он проголодался, и пока счастливая мать без умолку говорила о том, как ему идет костюм и какой у нее красивый сын, Вилли успел съесть целую тарелку яичницы с беконом и несколько булочек.

— Ты никогда прежде не пил так много кофе, — заметила миссис Кейт, наливая ему четвертую чашку.

— Теперь я кофеман.

— Все вы, моряки, невыносимы.

— Пойдем в библиотеку, мама, — попросил Вилли, допивая кофе.

Комната с рядами книг в кожаных переплетах хранила тени прошлого, и Вилли подавил чувство благоговейного трепета и печали. Он опустился в отцовское красное кожаное кресло, намеренно выбрав именно это место, несмотря на — печально-укоризненный, но полный нежности взгляд матери, и рассказал ей все о бунте на тральщике «Кайн». После первых испуганных возгласов она молча выслушала все до конца. Свет в комнате померк, утреннее небо затянули тяжелые серые тучи. Солнце спряталось, и его лучи больше не освещали пустой цветник перед домом. Когда Вилли наконец умолк и поднял глаза, мать спокойно смотрела на него, покуривая сигарету.

— Что ты об этом думаешь, мама?

Миссис Кейт ответила не сразу.

— Ты говорил об этом с Мэй?

— Она даже не знает, что я в Нью-Йорке, — ответил он раздраженно.

— Разве ты не собираешься увидеться с ней?

— Почему же? Я, пожалуй, встречусь с ней.

Мать вздохнула.

— Вот что я могу сказать, сынок. Судя по твоим рассказам, этот ваш трусливый капитан — порядочное чудовище. Ни ты, ни его помощник ни в чем не виноваты. Ты поступил правильно.

— Медики так не считают.

— Поживем увидим. Суд оправдает вашего помощника капитана. А тебя вообще не будут судить.

Слепая вера матери в его невиновность отнюдь не утешала Вилли. Напротив, она вызвала раздражение.

— Разумеется, не в упрек тебе, мама, но ты ничего не понимаешь в порядках на флоте.

— Может, ты и прав. Что ты решил с Мэй, Вилли?

Вилли не собирался отвечать на этот вопрос, но он был слишком зол и раздражен, а рассказ о бунте на тральщике снова выбил его из колеи, и он не удержался:

— Мой ответ должен тебя порадовать. Я решил, что у нас с Мэй ничего не получится. Я намерен все покончить.

Мать едва заметно кивнула и опустила голову, словно хотела скрыть улыбку.

— В таком случае, зачем тебе встречаться с ней? Лучше не делать этого, ради нее самой.

— Я не могу так поступить с ней, мама. Она не потаскушка, с которой я просто переспал одну ночь.

— Ты набрался морских словечек, Вилли.

— Ты еще не знаешь, мама, как говорят на флоте.

— А ты не боишься сцены, мучительной и ненужной?..

— Мэй имеет право на сцену, мама.

— Когда ты собираешься увидеться с нею?

— Сегодня вечером, если удастся. Пожалуй, надо позвонить ей сейчас…

— А знаешь, я не такая уж недогадливая! — с невеселым удивлением воскликнула миссис Кейт. — Я пригласила в гости родственников завтра, понимая, что сегодня вечером ты будешь занят.

— Только сегодня, мама. Остальные четыре дня твои.

— Дорогой, если ты думаешь, что я довольна всем этим, ты ошибаешься. Я разделяю твою боль…

— Хорошо, мама…

— Когда-нибудь, Вилли, я расскажу тебе о человеке, за которого я не вышла замуж, очень красивом, умном и никчемном… Он до сих пор жив. — Миссис Кейт слегка покраснела и отвернулась к окну.

— Я, пожалуй, пойду позвоню, — сказал Вилли и встал.

Миссис Кейт подошла к сыну, обняла его и положила голову ему на плечо. Вилли терпеливо ждал. За окном сквозь голые сучья деревьев сыпались редкие снежинки.

— Не волнуйся, дорогой, и не думай о суде. Я поговорю с дядей Ллойдом. Он посоветует, что делать. Никто не может наказать тебя за благородный поступок, за твою храбрость.

Вилли зашел в спальню матери, взял с ночного столика телефон и перенес его в свою комнату. Позвонив на переговорную, он попросил соединить его с кондитерской в Бронксе. Ожидая ответа, он ногой захлопнул дверь комнаты.

— Мэй Уинн нет дома, — ответил ему хриплый женский голос с иностранным акцентом. — Позвоните 6–3475.

Вилли набрал указанный номер.

— Отель «Вудли» слушает. Доброе утро, — ответила телефонистка.

Вилли знал этот дешевый отель на 47-й улице, где селились актеры.

— Пожалуйста, мне нужна Мэй Уинн.

— Мисс Уинн? Одну минутку. — Послышались звонки соединения, и голос ответил: — Алло? — Но это не был голос Мэй. Отвечал мужчина.

— Я разыскиваю мисс Мэй Уинн. Это ее комната? — спросил Вилли, и сердце его сжалось от недоброго предчувствия.

— Да, это ее комната. Кто ее спрашивает?

— Меня зовут Вилли Кейт.

— Вилли! Откуда ты, черт побери? Это Марти Рубин, как ты поживаешь, Вилли? Где ты находишься?

— Я дома.

— Дома? Где? В Сан-Франциско?

— Нет, на Лонг-Айленде. Где Мэй?

— Она здесь. Вот чудеса! Вилли, она знает, что ты приехал? Она мне ничего не говорила… Подожди, я сейчас ее позову…

Молчание в трубке длилось довольно долго. Наконец:

— Алло! Вилли!

— Здравствуй, Мэй. Прости, что я разбудил тебя.

— Не будь идиотом, милый. Я… я просто не могу поверить… Когда ты приехал?

Вилли терпеть не мог фамильярности обращения, столь распространенной в актерской среде. Тем неприятнее было замечать это в Мэй. Голос ее звучал высоко, по-детски, как спросонья.