Обречённые. Том 1 - Павел Буркин

Мэтхен устало вытянулся на жёсткой броне. Над моторным отсеком она была чуть теплее, чем всё остальное, и это было просто здорово. Говорить не хотелось. Мысли лениво ворочались в измученной голове.

Да, проблема была, и на её решение человечеству понадобился почти век (а подбиралось к ней оно всю свою историю). Издревле не хватало образованных людей для решения стоящих перед социумом задач. Появилось и представление об особой ценности образования и интеллектуального труда самого по себе. Есть спрос — будет предложение. Круг допущенных к образованию людей от эпохи к эпохи расширялся, пока в России двадцатого века не был доведён до предела — образование сделали всеобщим и бесплатным. Каждый, хоть сколько-нибудь желавший получить высшее образование, делал это без проблем.

Тут и возникла сложность: перестарались. Образованных людей стало много, вдобавок классическая европейская система образования плодила разносторонне образованных учёных, настроенных на познание и преобразование мира. У них была масса свободного времени и возможность беспрепятственно обмениваться мнениями. Изучая окружающую действительность, они увидели в ней массу недостатков, захотели исправить. В итоге случилось никем не предвиденное: именно те, кто получили от всеобщего образования больше всех, погубили и Союз, и эту систему образования. Что, видимо, и стало началом превращения России в Подкуполье.

На Западе проблема возникла позже, перед глазами, надо полагать, уже был русский пример. Там заблаговременно начали принимать меры — а чем ещё была пресловутая Болонская образовательная система? Ну, правильно, способом избежать «перегрева». Но лекарство, как водится, оказалось страшнее болезни: когда половина выпускников американских школ в 2030 году не нашли на картах родную Юэсэй, стало ясно, что надо что-то делать. Образование начали восстанавливать — но было ясно, что опять перестараются.

Вводить квоты? А кто сказал, что их удастся верно рассчитать, и не удариться в ту или другую крайность? И что получившие полноценное образование детки богачей станут работать по специальности? Устраивать время от времени «хрустальные» ночи, только не с евреями, а с выпускниками? Тогда какой смысл их учить? И потом, они ведь умные люди, поймут, откуда ветер дует, и могут создать правительству ещё большие проблемы.

Не спасали и более изощрённые способы. Скажем, создание иллюзии полезной деятельности. Если обман раскрыт, проблема встаёт по новой, и лекарство, опять-таки, окажется страшнее болезни. Никто не любит, когда его водят за нос. В общем, в конечном итоге был сделан вывод, что или развитие, или свобода, одно из двух: если выбрать второе, развитие становилось непредсказуемым, а потому потенциально опасным. Чем-то придётся пожертвовать, иначе рано или поздно случится катастрофа. Дилемму осознали одновременно на Земле и на планете Хань. По официальной версии, на Хань выбрали развитие, а в Свободном Мире — свободу.

Так-то оно так. Но как-то не верится, что хозяева жизни не подстраховались на случай неурядиц. Очень уж резко после 2080 года ушли в прошлое радости прежнего мира вроде преступности, экстремизма, терроризма, межэтнических противоречий, сект и наркомафии… А ведь сами люди, насколько знал Мэтхен, лучше не стали. Зато, возможно, они стали более управляемыми?

— Кстати, Курт, а вам про Великую Чистку рассказывали? — прервал молчание Мэтхен.

— Нет. По двадцать первому веку — только история Свободного Мира и Хань. Возможно, документы уничтожены полностью, благо, бумажных уже не было. Возможно, засекречены, и требуется высший допуск, а у меня был лишь «военный». Кто действительно может знать, так это ханьцы — если тоже не почистили историю. В общем, к чему весь разговор: не считайте ханьцев лучше, чем они есть. Бесплатно не помогут. А в качестве платы…

— Вот оно что, — протянул Отшельник. Мудрец уяснил расклад быстро — наверное, потому, что видел и слышал уже достаточно. — И за помощь ханьцы потребуют ввести такие чипы нам?

— Точно. А когда надобность в нас минует, нажмут на DELETE, так что мы сменяем шило на мыло. Единственный способ остановить то, что твориться — полная победа. Как минимум, значительное ослабление, хаос и огромные потери во всём Свободном Мире. И, соответственно, симметричное кровопускание на планете Хань, иначе они сожрут Свободный Мир, а тут всё начнётся по новой.

— Ну ты загнул… Так что же, получается, для победы нужна планетарная катастрофа? — Отшельник осунулся, ссутулился, кажется, даже свечение, идущее от головы, ослабло. — И не только у нас? А всё, что мы делаем — только затягивает агонию?

— Я так не сказал. Я просто говорю, что эпоха «локальных» войн прошла. Своей России в тылу у нас не будет. Создать равновесие со Свободным Миром и Хань у нас тоже не выйдет. Надо объяснять, почему? Значит, и победа у нас может быть только полной, как минимум, до уничтожения Свободного Мира как системы — не обязательно вместе с населением, хотя без потерь такие вещи не проходят. И Хань тоже. Всё — или ничего. Но, согласитесь, не мы задали логику игры, мы лишь вынуждены ей следовать.

— Ты знаешь, как это сделать? — напрягся Мэтхен. От слов Ярцеффа повеяло космическим холодом и звёздным жаром ядерных взрывов. Повеяло кошмаром валящихся на города межпланетных ракет с ядерными боеголовками и другими — ещё пострашнее, какие за два столетия со дня удара по Хиросиме напридумывали в секретных лабораториях.

— Нет, — спокойно ответил Ярцефф. — Я не знаю, как добиться победы. Но я знаю другое: проиграл войну только тот, кто сложил оружие. У несдающихся есть, пусть призрачный, шанс на победу. И ещё: если мы победим, мы дадим новый шанс и людям с обеих планет. Мы снова сделаем их существами со свободой воли. Мы сражаемся и за них.

Новые развалины проступили из многослойного смога поздним вечером, их щедро мочил чёрный ливень. Казалось, в мире остались лишь три цвета — чёрный, бесчисленные оттенки серого и синего. За броневыми стенками машины плыли однообразные до полной неразличимости пейзажи, всё те же холмы, овраги, нечистые ручьи, пить из которых не решился бы ни один мутант. Тьма быстро сгущалась, затапливая мир. Ярцефф взглянул на навигатор.

— Вязьма, — произнёс он. — Почти полпути прошли. И чистильщиков опередили. По крайней мере, не вижу дыма, пальбы не слышно…

Приоткрыв люк, Жуха Свин на гибком стебельке выдвинул правый глаз. Зрелище было на редкость противным, Мэтхен отвернулся, но выдвижные глазки уже доказали свою пользу. Такие же были и у Бига… Да где его теперь искать, беднягу? А Свин вот он, толстый, обманчиво-неуклюжий, но умный — не хуже Петровича. Единственный в Подкуполье командир танка — это о чём-то говорит? Мэтхен и Ярцефф выдвижных глаз не имели, зато имелся перископ и внешняя камера слежения.

Руины молчали. Где-то вдали, за свинцовой пеленой смога, что-то ревело, гремело, стонало, но непохоже, чтобы звуки производили люди. Вдобавок в пелене смога чувствовался какой-то знакомый запах…

— Там комбинат по производству синтетического топлива! — порадовался Ярцефф. — Уже в Подкуполье построили, и трубопровод к нам проложили. Правда, для этого пришлось снести какую-то церковь…

— А почему так далеко от… Барьера?

— Я почём знаю? Наверное, решили, что дрянь всякую на границе держать не стоит. Тут, кстати, севернее, в Хмелите, одна из трёх крупнейших химических свалок — миллион двести тысяч тонн высокотоксичных отходов. Ну, и ядерный могильник — до кучи. Пока атомная станция под Рославлем действовала, сюда ОЯТ вывозили.

— Ну, правильно, — вставил Жуха Свин. — Нам говно — себе электричество.

— Разве тут кто-то мог выжить? — спросил Мэтхен. — В таком-то гадюшнике…

— Представь себе, — и бровью не повёл Ярцефф. — В центре города были каменные малоэтажные дома восемнадцатого и девятнадцатого веков. Они сохранились почти полностью. Так, вот смотри, спутниковый снимок с использованием эхолота. Видал? У половины домишек даже крыши есть. Там только новостройки по окраинам рассыпались, да в частном секторе деревянные дома сгнили. Вон, даже памятник стоит… Интересно, кому?

Ярцефф включил предельное увеличение, и памятник, каким-то чудом устоявший на растрескавшемся постаменте, предстал перед ним. Скульптурная группа, в центре которой стоял высокий мужчина в папахе, указывавший куда-то вдаль, вроде как на запад. Лицо суровое, решительное, губы плотно сжаты. Долгополая шинель старинной военной формы свидетельствует — памятник какому-то офицеру или генералу. Вокруг — несколько бойцов, один целится из архаичного дискового автомата, второй бессильно опустил руку с пистолетом — видимо, ранен. Создаётся иллюзия, будто группа готовится принять последний бой в окружении.

— Efremoff Place, — прочитал в навигаторе Мэтхен. — А это, наверное, и есть он. Любопытно, кто это был? — Всё-таки и у его познаний был предел.