Письма. Том I (1896–1932) - Николай Константинович Рерих
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вы, вероятно, захотите прочесть это письмо и барону Таубе, и Шкляверу, и Шабасу, и всем тем, сердца которых направлены в том же просветительном устремлении[1068]. Может быть, при этом[1069] возникнут еще какие-либо мысли творческие и созидательные. В этом отношении не может быть никаких разделений ни на Европу, ни на Америку, ибо просветительные нужды человечества общенародны, и нет такой нации, которая бы могла, положа руку на сердце, произнести — довольно просвещения! А тем, которым при таких жгучих вопросах об истинном просвещении и которым является в такую даже минуту мысль о меркантилизме, — да будет стыдно! Конечно, множество игнорамусов всегда будут восставать против всякого познания и воспитания, но эти полчища игнорантов и являются единственными врагами каждого, кто хочет учиться и стремиться к истинному свету. Пока у нас есть одно удовлетворение, что ни одного врага нашего не хотелось бы нам иметь своим лучшим другом. А наличность врагов — это есть только та тень, по которой император Акбар предполагал о величине своего роста.
Вы всегда так много трудились и трудитесь для науки и просвещения, Вы всегда собираете воедино рассеянные культурные зерна, и потому я знаю, что все соображения о нуждах просвещения так близки Вашему сердцу. Итак, будем совместными дружными усилиями продвигать наш корабль Просвещения через все рифы и бури океана житейского. Сейчас небывало трудное время, и лишь объединенные усилия могут дать успех.
Мадам Рерих шлет Вам свой искренний привет, и мы все желаем Вам успеха и здоровья на Вашем светлом пути.
[Искренно преданный Вам][1070],
[Н. Рерих]
326
Н. К. Рерих — М. А. Таубе
№ 15
5 апреля 1932 г. «Урусвати»
Дорогой Михаил Александрович,
Ваше письмо номер 4 от 15–17 марта было получено нами уже 31-го, что показывает необыкновенную быстроту голландской линии. Пройду письмо Ваше по пунктам.
1. Относительно Тюльпинка, очень надеюсь, что, в конце концов, несмотря на его проволочки, выставка в Брюгге состоится. Относительно его «самодержавия», как Вы пишете, конечно, подобное самодержавие было бы весьма своеобразным, если бы оно выражалось, с одной стороны, в непредоставлении отчетов, а с другой стороны, требованием денег из голубого неба. Вполне согласен с Вашей точкой зрения, выраженной и в Вашем прошлом письме, по поводу финансовых соображений Америки, которые, конечно, должны быть нормированы заблаговременными сметами, иначе мы будем иметь справедливые замечания от некоторых членов Советов и Специальных Комитетов.
2. Никакого недоразумения с нашей стороны о лекциях о Знамени и о Пакте и не было. Вероятно, недоразумение было в Париже, но, во всяком случае, не с нашей стороны, ибо рекомендованная и мною, и Вашим Парижским Комитетом выставка в Брюгге, именно, и есть то самое паломничество Знамени, которое оповещает мир о своем существовании. Теперь, мне очень интересна Ваша программа для осуществления междуправительственного акта. Молчанием или одними внутренними нашими постановлениями мы его не достигнем.
3. Еще раз радуюсь об осуществлении так желанного мною Комитета Пакта в Париже. Как Вы помните, я никогда не предполагал этого Комитета как Комитета русского, и потому сразу же я упоминал о князе Бианки Медичи и о профессорах Лефюре и Лапраделе. Кстати, почему двух последних имен не упоминалось в Комитете, ведь оба они сочувствовали Пакту?
4. К «Пантеону Русской Культуры» не будем возвращаться, ибо, по словам Шклявера, статья была прочтена в собрании и тем исчерпана.
5. О плачевном положении русской прессы совершенно согласен с Вами.
6. Относительно неожиданного для меня появления моей статьи «Легенда Азии» рядом с известным Вам именем я немедленно же писал Шкляверу, на что получил ответ, что газета эта будто бы совершенно непартийная. Мне же лично такое помещение статьи, да еще с редакционной самовольной припиской, очень не понравилось. Неужели Шабас или Шено не имеют под руками какой-либо французской газеты, где наши столь редкие выступления могли бы достойно помещаться?
7. Мое прошлое письмо за номером 14, которое Вы, конечно, прочтете вместе с Г. Г. Шклявером, вполне отвечает на этот пункт.
8. Говорил ли Вам монсеньор Шапталь о моей с ним продолжительной беседе в 1930 году, когда ему была оставлена мною целая кипа нашей литературы? Последствием этой беседы была моя беседа с о. Кэне — обе беседы были, казалось, очень дружественны.
9. Буду очень ждать Ваших соображений о дальнейших действиях. Конечно, понимаю, что многие детали не могут войти в письма и из-за расстояния, и по своей сложности. Но тем не менее ожидаю хотя бы общих линий, и таким образом мы можем действовать на нашем культурном фронте вполне объединенно.
10. Посылаю Вам копию с постановления Общества Сибиряков. Постановление хотя и симпатично, но совершенно однобоко и вряд ли может походить на договоренность с нами. Из этого постановления я вижу лишь какие-то обязательства с нашей стороны, но никаких формул со стороны Сибиряков по отношению к нам усмотреть невозможно. Потому хочется, чтобы дипломатически и дружественно была бы установлена обоюдная кооперация. Иначе я даже лишен возможности ответить Сибирякам, ибо тем самым я подтвердил бы наши обязательства, не зная, какие именно формулы мы получаем обоюдно. На основании однобоких подобных договоров, конечно, мы можем иметь большое количество организаций, но это не будет сотрудничеством, которое лежит в основе всякой Культурной Работы. Особенно говорю
