Эгоист - Джордж Мередит

— Кстати, о собственности, мисс Мидлтон. Ваш кошелек нашелся.

— Я знаю, — ответила Клара с невозмутимостью, которая, казалось бы, должна была порадовать сердце миссис Маунтстюарт, но ту даже немного покоробило искусство, с каким эта девушка напустила на себя простодушный вид.

Клара прошла вперед.

— Кошельки вы возвращаете, — заметила миссис Маунтстюарт.

Ударение, которое миссис Маунтстюарт сделала на слове «кошельки», вместе с ее взглядом приятно взволновали де Крея: ведь эта дама имела длительную беседу с мисс Мидлтон!

— Кошелек просто упал, он не был похищен, — сказал он.

— И потому эта вещь не стоила того, чтобы ее утаить?

— О, я, верно, расстался бы с этой вещью, испытав колебания не менее мучительные, чем те, что выпали на долю бедняги Флитча!

— Если вы не можете смотреть на чужую собственность, не испытывая искушения, я бы советовала вам немедленно покинуть этот дом.

— Чтобы подвергнуться такому же искушению в другом доме? И это вы называете добродетельным советом!

— Меньше всего я пекусь о вашей добродетели, полковник де Крей.

— А я-то возомнил, будто вам дорого мое спасение, сударыня! — сокрушенно произнес он.

Они подошли к дверям столовой, и миссис Маунтстюарт предпочла прекратить разговор, чувствуя, что ей становится все труднее сохранить на лице выражение непреклонной суровости. Слишком признательна была она ему за вчерашний вечер.

Глава тридцать шестая

Миссис Маунтстюарт перехватила Вернона на пути в столовую.

— Ну, как наши противники — пришли к согласию? — спросила она.

— До этого еще далеко. Во всяком случае, они согласились встретиться вновь, дабы принести совместную жертву богам, избрав для этого кого-нибудь из современных подражателей древним.

— Что ж, это вполне безобидно. Профессор не жалуется больше на простуду?

— Так, время от времени вспоминает о своем кашле.

— Приложите все усилия, чтобы он о нем забыл.

— Приехали леди Буш и леди Калмер, — сообщил Вернон очередную новость, которая, к его удивлению, произвела на миссис Маунтстюарт ошеломляющее действие.

— Как только все встанут из-за стола, выведите мою прекрасную Мидлтон прогуляться, не теряя ни минуты, — сказала она, понизив голос. — Ее, быть может, придется выручать. Смотрите же, я не шучу.

— Она неутомимый ходок, — с самым простодушным видом ответил Вернон.

— Я не думаю, что вам с ней придется устанавливать небывалые рекорды, — ответила миссис Маунтстюарт.

Вернон отошел, и она снова обратилась к де Крею и принялась расхваливать молодого ученого.

— Вот открытая душа! — восклицала она. — На него всегда можно положиться и — никаких фокусов. Если б вы все были таковы… вместо того чтобы поддаваться любому соблазну… Да, да, уверяю вас, ваше бескорыстие было бы вознаграждено! И именно таким образом, каким бы вам хотелось. Вот чего мужчине никогда не понять!

— Вы говорите это мне — человеку, который носит вашу ливрею?

— Так ли это? — спросила миссис Маунтстюарт, все еще колеблясь — поговорить ли с полковником начистоту или нет. — Почему-то с вами я всегда изъясняюсь на каком-то эзоповом языке, — продолжала она. — Сама не пойму, что тут за причина.

— Вероятно, та же причина, по какой с собакой непременно говорят на ломаном английском: считается, что иначе она не поймет.

Величественная миссис Маунтстюарт с трудом удержалась от улыбки: нет, этот человек положительно забавен, и в конце концов, как бы ни сокрушались друзья сэра Уилоби, сумасбродство прекрасной Мидлтон можно понять.

— Какой вздор! Вы могли бы с таким же успехом приравнять себя к младенцу.

— Я не посмел.

— Послушайте, полковник, кончится тем, что я в вас влюблюсь, и, как ни грустно, это будет любовь без уважения.

— Уважение — дело наживное, сударыня, оно как букет вина: его ощущаешь только после того, как сделаешь первый глоток.

— Однако мы, женщины, привыкли думать, что уважение должно предшествовать любви.

— Это все равно что нарушить последовательность времен года, заставить октябрь цвести, а март приносить плоды, и, право же, кислые! Уважение — продукт зрелости, оно наступает после расцвета, после знойного полдня, как вечер у домашнего камелька. Начинать с него значило бы обмануть природу: оно явилось бы на свет сиротою и исчезло, не оставив потомства. Поэтому заклинаю вас, сударыня, придерживайтесь заведенного порядка, и вы покажете себя достойной дочерью природы, а меня сделаете счастливейшим из смертных!

— Право, будь я моложе лет на пятнадцать… я и в самом деле попыталась бы вас укротить.

— Вы и тигра укротите. А я всего лишь овечка: вырвите мне зубы, если угодно, но только приласкайте.

— Полковник, я сама задала этот игривый тон и не вправе жаловаться. Но теперь я прошу вас — отложите на время ваше остроумие и снизойдите со мной до будничной прозы.

— На эзоповом языке?

— Нет, полковник, хоть вам он, верно, дается легче всякого иного.

— При первом же требовании я готов сделаться самым прямолинейным человеком на свете.

— Я хочу шепнуть вам словцо: будьте начеку, как вчера. Перетасуйте гостей как следует, расшевелите их, как вы умеете. Я не подозреваю злого умысла, но иной раз любопытство — хуже злости, и его подчас труднее отразить, чем злость. Леди Буш и леди Калмер решили почтить нас своим присутствием.

— Вооружившись метлами — чтобы ни в одном из наших закоулков не осталось паутины?

— Примерно так. Вы когда-нибудь фехтовали на метлах?

— Я имею некоторое знакомство с этим видом оружия.

— Но только помните: эти дамы идут напролом.

— Иначе говоря, следуя завету Наполеона, они собирают всю свою мощь в кулак?

— Да, и вы должны мне помочь отразить их нападение.

— Надо будет почаще менять тему разговора.

— Непрестанно. Вы умны, как ангел; боюсь, что если бы мне было доверено сторожить вход в райскую обитель, я бы вас туда пропустила беспрепятственно — воображаю, какой бы там, наверху, разразился скандал! Итак, вперед!

Де Крей распахнул двери в столовую.

— Правда ли, что мы заполучим вас в соседи, доктор Мидлтон? — послышался оттуда голос леди Буш.

Приветствия по адресу вновь прибывших заглушили ответ преподобного доктора.

— А я уже решил, что вы нас покинули, — сказал сэр Уилоби, обращаясь к миссис Маунтстюарт.

— И сбежала с полковником де Креем? Нет, мой друг, я стала тяжела на подъем и уже не гожусь для таких подвигов. К тому же я еще не видела свадебных подарков.

— Вот и мы за этим приехали! — воскликнула леди Калмер.

— Признаться, я порядком трушу за свой подарок, — сказала леди Буш, кивая в сторону Клары, сидевшей против нее за столом. — Нет, нет, моя милая, не качайте головой! Мне вежливых отговорок не надо — мне подавай истину, грубую истину.

— Как бы вы определили грубую истину, доктор Мидлтон? — вступила миссис Маунтстюарт.

Доктор Мидлтон, как завзятый воин, услышавший призывный глас трубы, тотчас на него отозвался.

— Грубая истина, сударыня, по моему разумению, — это истина, замешанная на грубости, присущей лицу, эту истину высказывающему, — произнес он.

Профессор Круклин не замедлил дополнить формулу доктора Мидлтона, который не почел нужным пояснить свое философское обобщение примером.

— Афоризм, гласящий, что мир состоит из дураков и что плуты — всего лишь исключения, подтверждающие общее правило, — образец такой грубой истины, сударыня, — сказал он.

Полковник де Крей внес свою лепту в академическую дискуссию.

— Рискуя быть ввергнутым в пасть первого определения, — начал он, — определения счастливого, как кит, заполучивший в свою утробу Иону и не столкнувшийся притом с необходимостью переварить ученейшего мужа своего времени, — я бы определил грубую истину как заряд грубости, свойственной человеческой природе в целом, в который вкраплены дробинки истины.

— Сказать, что Платон — это Моисей на аттический образец, было бы грубой истиной, — сказал Вернон, обращаясь к доктору Мидлтону, чтобы не дать разговору угаснуть.

— Или — что весь мир уместился в черепе Аристотеля, — ответил доктор.

— Или — что современные поэты живут за счет древних.

— И что разве лишь одна сотая процента этих хищников в состоянии указать точный адрес ограбленной ими сокровищницы.

— Наше нынешнее искусство — оргия грубых истин, — заметил профессор Круклин.

— Причем, делая ударение на прилагательном «грубая», оно подчас и вовсе упускает из вида существительное «истина», — подхватил доктор Мидлтон.

— Орсон, явившийся во дворец к своему брату Валентину{56} и насмерть перепугавший фрейлин, воспитанных на благопристойных Адамах с гобеленов, — вот вам грубая истина в чистейшем виде, — вставил де Крей.